Московские градоначальники XIX века

Далеко за пределы Москвы вышли слухи об «эксцентрических выходках» Гоголя в салоне московского градоначальника, наполняясь несуществующими и мифическими подробностями. Люди же, встречавшиеся с ним позднее, находили явное несоответствие рассказов «про недоступность, замкнутость засыпающего в аристократической гостиной Гоголя» тому реальному образу, в котором было столько «одушевления, простоты, общительности, заразительной веселости»[142].

Быть может, Голицын не представлял для Гоголя интерес как для писателя, поскольку не мог служить прототипом для создания какого-либо персонажа? В самом деле, московский градоначальник был полной противоположностью незабвенному городничему Сквозник-Дмухановскому или прожектеру Манилову.

Крепкая дружба связывала Голицына и его семью с Василием Жуковским, поэтом и воспитателем наследников престола, посвятившим градоначальнику стихотворение:

Друг человечества и твердый друг закона,
Смиренный в почестях и скромный средь похвал,
Предстатель ревностный за древний град у трона —
Каких ты доблестей в себе не сочетал?
Любовь высокую к святой земле отчизны,
Самозабвение и непрерывный труд,
В день брани — мужество, в день мира — правый суд,
И чистоту души и жизнь без укоризны…
Вельможа-гражданин! тебе в потомстве мзда!
И зависти назло уже сияет снова
Знакомая Москве бессмертия звезда
Еропкина и Чернышева!

Стихотворение, написанное 12 апреля 1833 года, так и называется — «Дмитрию Владимировичу Голицыну» и было прислано Жуковским из-за границы, когда поэт узнал о том, что общественность Москвы преподнесла своему градоначальнику необычный подарок — бюст из белого мрамора работы Витали. Упомянутые Жуковским Еропкин и Чернышев — предшественники Голицына на посту генерал-губернатора Москвы, Чернышев — двоюродный дед князя. А бюст при жизни Голицына так и не был установлен, что связывают с нежеланием Николая I, якобы заявившего, что ставить прижизненные изваяния чиновникам негоже.

В дневнике Жуковского имена князя и его жены встречаются неоднократно, особенно во время посещения поэтом Москвы. Так, путешествуя по России с наследником, будущим императором Александром II, в 1837 году, Жуковский во время пребывания в Москве 23 июля — 8 августа ежедневно виделся с Голицыным, обсуждая задуманный князем «прожект» описания Москвы[143].

«Прожект», о котором Голицын говорил с Жуковским, нашел воплощение в уникальной книге, на издание которой князь пожертвовал собственные деньги, — «Памятники Московской древности с присовокуплением очерка монументальной истории Москвы и древних видов и планов древней столицы». Авторами книги были видный русский историк, член Императорского общества истории и древностей российских И. М. Снегирев и художник-академик Ф. Г. Солнцев. Книга печаталась в 1842–1845 годах и по сей день редко встречается в антикварных магазинах. Это был один из первых фундаментальных трудов, содержащий подробное описание соборных и приходских церквей, а также церковно-исторических памятников Москвы.

Как-то в 1837 году на очередном собрании литераторов у Голицына градоначальник предложил издавать в Москве новый журнал. Получить разрешение на выпуск такого журнала можно было лишь в Петербурге, а потому Голицын решил прибегнуть к помощи все того же Василия Андреевича Жуковского. Не прошло и четырех лет, как вышел первый номер журнала, назвали его «Москвитянин», этот «научно-литературный журнал» выходил ежемесячно с 1841 по 1856 год. Возглавляемый Погодиным журнал исповедовал формулу «православие, самодержавие, народность». Может быть, поэтому он и просуществовал 15 лет.

Еще один журнал, изданию которого способствовал градоначальник, — «Московский наблюдатель», выходивший с 1835 года. А вот журнал «Телескоп» и его авторов Голицын не смог спасти от монаршего гнева. Император распорядился П. Я. Чаадаева за его «Философические письма» лечить «по постигшему его несчастию от расстройства ума». «Заботу» о философе поручили Голицыну, благодаря которому тот просидел под полицейским надзором всего несколько месяцев и во вполне сносных условиях. Все это время его пользовал врач, которому Голицын наказал, чтобы за здоровьем Чаадаева пристально следили.

А когда произошло несчастье с видным археографом и историком К. Ф. Калайдовичем (он сошел с ума, как пишет А. Я. Булгаков, «14-е декабря его так поразило, что он от негодования занемог, а там и с ума сошел»), то Голицын выхлопотал для него пансион[144].