Московские праздные дни

Но образ был доходчив: картины — только что, ночью совершившейся заутрени, крестного хода, своими золотыми огнями, скрещенными свечами, сиянием риз раздвигающего черные перья тьмы, — немедленно всплыли в памяти Абрикосова.

И далее: Курица Ночная помещается надо всей землей, всю эту землю, словно гнездо, согревая, подавая ей пример самоотверженного плодородия и прочая. Эти доводы также вызвали в толпе одобрение, даже приведены были примеры, о которых чуть ниже.

Уверенность мужиков была настолько велика, что спустя непродолжительное время Абрикосов поймал себя на том, что сам подбирает аргументы в пользу той или иной теории, в то время как существование курицы и для него уже сделалось очевидно. Посмеявшись, он отошел от спорщиков и направился далее к центру, как вдруг подумал, что указанный шпиль Меньшиковой башни более всего напоминает ему сияющий куриный клюв.

В самом деле, великой пасхальной курицей в любом исходе спора оказывалась Москва.

Несомненно, за подобной нелепицей угадываются следы времени языческого. К тому же следует добавить, что волшебная курица является героиней многих местных народных обрядов. Пришли эти обряды из глубокой старины, однако на московских перекрестках встретились со временем новым (курица встретила яйцо) и сделались частью общей картины. Причем переварить свое новое состояние прежней «пернатой» столице было легче всего в Пасху. Как только приходила Страстная неделя, кухарки принимались собирать золу. Собранная за семь дней (семипечная) зола ночью с субботы на Великое воскресенье выносилась в курятник — ею окропляли кур, дабы защитить их от болезней. От хищной птицы их охраняли следующим образом: до восхода солнца хозяйка нагишом выбегала во двор и надевала на кол старый горшок. Сохраняемая в горшке первородная темень должна была распугивать дерзких ястребов и ворон. И зола, и тьма в горшке собирали все зло и несчастие — в Страстную неделю это было по-своему уместно, хоть и делалось тайно.

Пестуемых пернатых среди прочего учили в последние предпасхальные часы нести «золотые» яйца: в курятниках выстраивали необъятные гнезда, представляющие собой свитки из старой холстины, где в подобающем молчании сидели сами хозяева, впоследствии обнаруживая высиженными — хлебы, репу и прочая. Иные же — принесенные из ледника снежки. (Несколько подобных анекдотов были рассказаны немедленно зрителями исторического спора о куриной пасхальной масти.) Возможно, душевное напряжение, столь свойственное последней неделе Великого поста, некоторым образом разрешалось в подобных ночных выходках. Тайные переодеванья в пух и перья говорили, что бесновались уже как бы не люди, но странной властью в эти дни обладающие, хранящие великий яичный секрет птицы.

Цепкое воспоминание о временах языческих отпускало москвичей постепенно, сопровождая их переход в новое качество подобными «костюмированными» представлениями. Не исключено, кстати, что спор о курице, отмеченный Василием Абрикосовым, был именно таким спектаклем, отголоском давних игр протомосквичей.

Куриная история становилась таким образом весьма своеобразным фрагментом общей праздничной картины, тем более, что «противостояние курицы с яйцом», одним из главных символов Пасхи, делало ситуацию по-своему драматичной, во всяком случае пригодной для фантазий. Соревнование разномастных волшебных кур было к тому же физиономически верно: пестрая, суетливая, дробная дневная Москва ночью обращалась в ворошилище необъятное, многокрылое и непроглядно черное.

Известен еще один пасхальный образ Москвы — таинственной, не имеющей возраста капсулы, одетой скорлупой, скрывающей внутри бесконечно подвижный, непредсказуемый бульон местных верований и сомнений. (См. далее план Москвы, представляющий собой яйцо в разрезе.) Однако вряд ли имеет смысл спор о том, что есть пасхальная Москва, — курица, или яйцо, или украшенный свечами семиверхий кулич.

*

В субботу Светлой седмицы происходит раздача артоса, церковного хлеба. Это не совсем кулич, скорее, отец всех куличей. В образе, или лучше модели Тайной вечери он занимает место Иисуса, во главе стола — артос демонстративно жертвен, готов к разъятию на кусочки. По окончании Светлой седмицы его разносят по домам для тех, кто не смог прийти на богослужение.

В Донском монастыре артос светел и огромен. Стоит в открытых царских вратах, в самом деле царит.

*

Москва похожа на этот царский хлеб или стремится быть на него похожей. В эти дни ей это удается: зрение московита на Пасху так устроено, что само отыскивает эти сходства. Точно его голова изнутри расписана, как пасхальное яйцо.

Против ноября

О прибавлении душевного пространства на Пасху уже было сказано: образ самый простой — из отдельных нитей (жизней) сплетается неповреждаемая смертью скатерть, плоскость света. Плоскость времени.