Московские сумерки

Чантурия сначала намеревался сходить к своему приятелю Униани и рассказать о встрече с Тамазом Броладзе, но, подумав, решил, что лучше ничего ему не говорить. Причин сомневаться в искренности Униани он не находил, но даже те «легавые», чья честность вне подозрений, могли устроить ему встречу и беседу в неподходящем месте. Кто-то из местного управления КГБ не решился арестовать маленького Тамаза, и Чантурия не желал, чтобы этот кто-то заподозрил, что ему об этом известно. Если он скажет что-то Униани, то этого, может, окажется достаточным, чтобы тому устроили автокатастрофу, да и над ним самим нависнет серьезная угроза.

Вместо встречи с Униани Чантурия сам еще дважды неофициально увиделся со старым Тамазом, без всякой санкции и не «в интересах следствия», чем он мог бы оправдать эти встречи. Теперь ему не следует притворяться и вводить людей в заблуждение, будто он по-прежнему заинтересован в распутывании дела об убийстве Хатчинса. Как говорит пословица, «любопытной Варваре на базаре нос оторвали». А его намеревались подкупить, о чем он не может в настоящий момент доложить. Если он скажет, что взятку ему предлагали от имени грузинского сепаратистского движения, то такое признание обернется для него еще большими неприятностями, чем если бы он доложил, что его пыталась подкупить грузинская мафия – а именно так, по сути, и было на самом деле.

Старый Тамаз откровенно использовал грузинский национализм в своем бизнесе. Но под лозунгом «Свободу Грузии!» он, как догадался Чантурия, понимал нечто другое – он имел в виду свободу заняться тем бизнесом, каким занималась ранее партия, то есть свободу хозяйничать во всей стране.

Но после того как Чантурия решил не встречаться с Униани, тот сам позвонил ему домой. Он не предложил увидеться вновь, будто сам пришел к выводу о ненужности такой встречи, а позвонил просто так, чтобы попрощаться с Серго перед его отъездом. Но в конце разговора добавил:

– Я узнал еще кое-что, что и тебе следовало бы знать.

– Что такое?

– Твой полковник Соколов когда-то служил в Тбилиси, в начале своей карьеры.

– Откуда узнал?

– Мой сотрудник Кавтарадзе, ты его знаешь, помнит его. Он мне сказал об этом после того, как ты покопался в наших досье.

– И что же он сказал?

– Совсем немного, он об этом распространяться не хочет, но, думаю, он неспокоен, потому что ты работаешь на Соколова. Он боится, как бы Соколов не узнал о твоем визите к нам.

– Скажи ему, пусть успокоится. Я не собираюсь никому говорить об этом, если ему не хочется.

– Ему не хочется – могу спорить на что угодно.

Но если поговорить откровенно с Униани было немыслимо, то с Георгием – можно. Чантурия зашел к. нему попрощаться.

Георгий еще с лагеря выработал в себе привычку быть во всем осторожным. Он не задавал лишних вопросов, но ясно показал, что ему хотелось бы знать о результатах встречи Серго с Броладзе.

Серго вкратце рассказал ему о ходе самой встречи, но не упомянул о том, что ему предложил Тамаз.

– Я заметил, что маленький Тамаз хромает, – заметил он в конце рассказа.

– Да, в тюрьме я слышал, что он сломал ногу. Якобы случайно. Нога срослась неправильно. Забота о здоровье заключенных не является первоочередной задачей социалистического общества.

– Вы будто сомневаетесь, что он сломал ногу случайно.

– Каждый марксист-ленинец знает, что во всякой случайности есть своя закономерность. Объективные обстоятельства сложились таким образом, что нога у Тамаза Тамазовича оказалась сломанной. Может, этот несчастный случай имел какую-то связь с подозрением, что он изнасиловал дочку секретаря райкома?

– Что?

– Я уже говорил тебе об этом. А ты, может, и внимания не обратил.

– Что ж, и на старуху бывает проруха. Но если его обвинили в изнасиловании дочери секретаря райкома партии, то как же он вышел на свободу всего через год?

– Я не говорил, что его обвинили в ее изнасиловании. Отец девушки никогда не допустил бы, чтобы об этом все говорили вслух. Ну, а было это на самом деле или нет… кто знает? Во всяком случае, его обвинили в изнасиловании другой, кому не надо было дрожать за свою репутацию. В этом, разумеется, и слабина пришитого ему дела, но лишь женщина такого поведения согласилась бы подтвердить обвинение. Нужны были письменные показания потерпевшей.

– Вы считаете, что на него возвели напраслину?

Георгий пожал плечами.

– Жизнь – это борьба. В то время неотъемлемой частью жизни здесь, у нас, была борьба за власть – по большому счету, борьба за власть между партией и мафией, а в личном плане – между секретарем райкома и Тамазом Броладзе. У обоих были влиятельные друзья. Иногда у одного объявлялась наверху мощная рука, иногда – У другого. Тамазу Тамазовичу предъявили обвинение и признали его виновным – секретарь райкома в тот момент, похоже, победил. Во время суда у Броладзе оказались покровители посильнее, и сын получил небольшой срок. Когда парень сел в лагерь, верх вроде бы опять одержал секретарь райкома, по крайней мере так казалось. Но вот вскоре после того, как с Тамазом произошел «несчастный случай», секретарь райкома внезапно умер.

– Как это «внезапно»?