Московские сумерки

Непохоже было, чтобы в близлежащих домах помещался театр. Лишь дважды расспросив прохожих, он нашел его в цокольном этаже девятиэтажного блочного дома, построенного в 70-х годах. Дом, как грязно-белая башня, возвышался над открытым полем, до которого еще не добралась сплошная застройка. Дальше по проспекту, на самом краю поля, стояла церковь, не действовавшая много десятилетий. Теперь ее наполовину закрывали строительные леса – там велись реставрационные работы.

На той половине, до которой еще не добрались реставраторы, с куполов капала ржавая вода, оставляя пятна на стенах, которые когда-то были белоснежными. А за лесами светилась уже новая краска – розовая, белая, зеленая, один из куполов блестел даже свежей позолотой. Мартин подумал, что в этом, как в капле воды, отражается весь Советский Союз: ничегонеделание в течение целых семидесяти лет, а потом авральная борьба с ржавчиной.

На стене жилого дома висел щит с надписью, что здесь находится театр. Билетерша взяла у него билет, улыбнулась и указала на дверь в самом конце узкого фойе. Он прошел в дверь и оказался в темноте. В зрительном зале окон не было, а стены и потолок были закрашены черной краской. Глазам потребовалось время, чтобы приспособиться к слабому свету тусклых лампочек. Перед пустой некрашеной деревянной сценой, занимавшей ползала, стояло восемь рядов стульев, обшитых красной синтетической тканью, примерно по пятнадцать стульев в каждом ряду.

На Мартина смотрели – он опоздал и должен был перешагивать через ноги, чтобы добраться до своего места в середине первого ряда. Смущаясь, он переступал через ноги зрителей, расположившихся у самой сцены, которая возвышалась над полом всего на несколько дюймов. Только он добрался до своего места, как в зале погас свет и долго не зажигался – глаза постепенно привыкали к полной темноте. В зале повисла тишина.

Внезапно вспыхнул свет. Раздалась громкая музыка – он не мог вспомнить мотив, – сотрясая маленький зал.

На сцене стояла женщина – так близко от Мартина, что он мог коснуться ее рукой.

На ней было платье фасона девятнадцатого века. Полосы у нее были светлые, длинные – до самых плеч, глаза черные. Лицо – слегка вытянутое, как у классической русской женщины, нос – чуточку длинноват, но изящной формы, губы – полные.

Она была прекрасна.

И она была той самой, что нарисована на картине.

Пьесу он знал, так как читал Булгакова. Молодой Мольер, тогда еще актер, женился на молодой актрисе, она ушла из своей труппы и последовала за ним. Впоследствии он сменил ее, в искусстве и в жизни, на другую молодую женщину. Роль первой жены – трагическая роль. Она проникнута романтическим страданием, что так нравится русским. Игру актрисы в этой роли публика одобрила: когда сцена погрузилась во мрак (занавес отсутствовал), зрители вызывали ее снова и снова, дружно и ритмично хлопая в ладоши, что являлось признаком высшего одобрения.

Мартин под благовидным предлогом присоединился к разговору двух таких же зрителей, задержавшихся в фойе в ожидании, когда разойдется публика. Это были муж и жена. Сначала она просто отвечала на реплики Мартина о пьесе, а потом говорила без остановки, не давая мужу вымолвить ни слова. Они были рады воспользоваться случаем побеседовать с иностранцем:

– Разве не так, дорогой? Мы очень удивились, увидев вас здесь. Не думаю, чтобы мы видели бы здесь раньше иностранца, даже из тех, которые живут рядом со станцией метро.

Мартин отвечал, что с удовольствием посмотрел столь необычную пьесу. Повесть он, конечно же, читал, но не мог даже вообразить, что ее поставят на сцене. Она великолепно поставлена. Особенно хороша Алина в роли жены Мольера. Не знают ли они ее, поинтересовался Мартин. Конечно же, знают! Да вот и она сама идет сюда!

– Алина, это господин Мартин. Он американец. Ему понравилась твоя игра – как и нам.

На сцене она была поразительна, но в жизни оказалась еще прекрасней. Он увидел, что ее портреты говорили правду: в глазах ее мерцала та же таинственность, что-то неотразимое и неуловимое.

– Очень приятно слышать, – сказала она женщине, которая представила ей Мартина. Ему же она ничего не сказала, лишь пристально взглянула на него, будто пытаясь разглядеть в нем нечто потаенное.

«Не смотри мне в глаза, Боюсь, они отразят то, что я вижу, И ты четко увидишь свое лицо, Полюбишь его и пропадешь, как и я», – вспомнились Мартину стихи.

– Аля, ты готова? – спросила женщина. – Мы идем к метро.

– Да, пошли.

– Господин Мартин, вы поедете на метро?

– Что? Да-да, поеду.

– Тогда пойдемте с нами. Так замечательно познакомиться с иностранцем, знающим русскую литературу.

Вечером в половине одиннадцатого в Москве в конце мая все еще светло. На улицах полно пешеходов – московская зима прошла совсем недавно, им не хватало дня нагуляться, и лишь усталость загоняла их поспать.

По пути к метро женщина занимала Мартина разговорами, Алина же вообще ничего не говорила, разве что кратко отвечала на вопросы.