Московские тетради (Дневники 1942-1943)

[...] В книге "Былое и думы" (должно быть, вложил, когда читал), нашел программу художественной части траурного вечера, посвященного одиннадцатой годовщине смерти В.И. Ленина (1935 год), программа как программа. Но на полях ее мои записи. Сколько помнится, я сидел в крайней ложе, впереди (как всегда, пришел рано) и на перилах ложи записывал. Мне, видимо, хотелось сделать словесный портрет Сталина, внешний вид его на заседании. Переписываю с программки (все равно утонет где-нибудь): "Сталин, перед тем как встать или идти, раскачивается из стороны в сторону. Меняет часто, тоже сначала раскачиваясь, позу. Сидит, широко расставив ноги и положив руку на колено, отчего рука его кажется очень длинной. Если надо поглядеть вверх, то шею отгибает с трудом. Рука, словно не вмещается за борт тужурки, и он всовывает туда, несколько торопясь, только пальцы. Сидеть и слушать спокойно не может, и это знают, поэтому с ним кто-нибудь постоянно говорит, подходит то один, то другой... На докладчика ни разу не взглянул. Садятся к нему не на соседний стул, а через стул, словно рядом с ним сидит кто-то невидимый".

В издательстве "Молодая гвардия" на стульях девушка пилит дрова. Редактор, в меховом жилете, говорит тихо, словно бережет теплое дыхание. Мороз, кажется, 24. Из форточек домов высунулись - вечером особенно заметно - трубы времянок, и белый дым, похожий на пар (дрова сырые), стелется переулком. От дыма, что ли, но дома оказались вдруг очень плоскими, словно книги. Стоят тысячи унылых книг, которых никто читать не хочет, - таких вот по "технике" сейчас в магазинах очень много, - и от злости из них идет п-а-р! Да-с. А в домах-то жизнь грозная и страшная, не дай, господи.

14 января. Четверг. 15 января. Пятница

Сильный мороз. Сижу в халате, двух жилетках, валенках - и холодно. Писать трудно. Сегодня, 15-го, получил в "Огоньке" 530 руб., сходил получил продовольствие по рейсовой карточке, замерз, проголодался - и вернулся домой быстро. [...] Взял в библиотеке хорошие книжки, читаю и с радостью жду 9-10 вечера, чтобы лечь в постель и читать в постели, только не могу придумать, чем бы утеплить руки и плечи, которые болят уже месяца четыре.

[...] Вся Москва в морозном инее и тумане. Ходил по метро, присматривался, как люди одеты - портфели на кожаных ремнях через плечо; женщина в ватных штанах и куртке "хаки" повязана белым платком - и с перманентом; другая - в резиновых сапогах, третья - в меховых. В простых чулках и в туфлях уже кажется чудовищно соблазнительной, наверное. Видел красноармейца в матерчатых, белых, стеганых сапогах - наверное, такие заменяют валенки...

16 января. Суббота

Холод. Говорят - 33. Вышел на часок - в книжный магазин, купил что-то об Элладе - замерз страшно. [...]

Написал первую главу "Сокровищ".

[...] Если бы я пожелал дать картину зимы 1943 года в Москве для кино, я снял бы вестибюль "Правды". Открываешь дверь. Блестящие металлические вешалки, отполированный прилавок, за ним - женщина, принимающая пальто. Однако пальто нет. А на всех вешалках - авоськи из сеток, в них кастрюльки, какие-то мешки... С первого взгляда похоже на то, что брошены сети... Сети смерти, да?

Приведено в газетах выступление германского радиокомментатора о нашем походе на Северном Кавказе. Из этого выступления явствует, что наше наступление - в особенности, по-видимому, по направлению к Ростову приостановлено. Так как даты выступления немецкого комментатора не приводится, то, надо полагать, он выступил несколько дней назад, когда действительно наступление могло быть приостановленным. Сейчас, поскольку мы его приводим, возможно, наши опять прорвали фронт, потеснили немцев. Уже несколько дней нет сообщений (точных) о том, что творится в районе среднего Дона. Кто знает, не у стен Ростова ли мы? [...] Внизу, у входа в Союз писателей, холодище страшный, а тут еще ежеминутно открывают дверь, таскают в дом дрова. Сторожиха - у пустой вешалки - бранится:

- Этак и замерзнуть можно, дьяволы! А помирать мне не хочется. Мне тоже надо посмотреть, что с Гитлером сделают.

17 января. Воскресенье

У Бажанов Антокольский читал поэму об умершем сыне, убитом недавно. Лицо похоже на маску, дергается, вытаращенные глаза, словно он не верит, что жив еще. Жена вяжет чулок. [...] Ему, конечно, легче оттого, что он высказался - сыну было 18 лет. ...

Великая радость: добивают две немецкие дивизии под Сталинградом. Пожалуй, это первая, - бесспорная, - победа над немцами за все время войны, исключая, ясно, поражение их под Москвой. [...]

18 января. Понедельник

[...] Писал первую главу "Сокровищ", затем, вместе с Мишей Левиным, хохоча, придумывали злодея для романа. Придумали забавно.

19 января. Вторник, 20 января. Cреда