Читаем Московские тюрьмы полностью

— Не нравится у нас — уходи. Мы с тобой договорились, ты обещал. Чего ждешь?

— А кто заявление завернул?

— Короче, или уходи, или три дня «химии». Базара нет. Хохол! С завтрашнего дня — швабру профессору!

Миша-Пирожок шепчет:

— Не связывайся. Я бы на твоем месте убрал. Это не западло.

От королей подходят:

— Один день уберешь и все. Так надо.

Смотрит камера выжидающе. Утром еще сплю, дергают за ногу. Хохол:

— Вставай! Солдат уже начал!

Лягнул Хохла, сажусь на шконарь. Солдат — крепкий, высокий, но безвольный и добрый парень, подсевший, кстати, на срочной службе в Ташкенте, чтоб не отправили в Афганистан, трет шваброй желто-коричневые плитки пола. Подходит заспанный Феликс, поднимаются со шконарей короли. Я на своем: график или шнырь. Не признаю «химии», а сам думаю: «крышка», дожил до хорошей жизни. И как в воду глядел. Феликс надвигается с кулаками:

— На пиздюли нарываешься? — поворачивается к камере. Сверху и снизу все глаза на нас. — Лучше всех. Солдат за него убирает. Порядки свои устанавливает, падла, — скороговоркой агитирует Феликс. — Чего вы смотрите! Ломай об него швабру, Солдат! Видали мы таких профессоров!

Никто, кроме двух-трех послушных королей, не двинулся. Феликс подскочил к Солдату, влепил пощечину:

— Ты что, сука, не слышал? Обоим шею сверну!

Надо решаться.

— Прекрати, Феликс! На проверке уйду из хаты.

— Останешься — костей не соберешь.

Нечего делать — надо уходить, другого выхода я не видел. Короли насупились в своем углу. Собираю мешок, скатываю матрац, снимаю полотенце, которое мочил перед сном и натягивал над собой под верхней шконкой, чтобы клопы на лицо не падали. Чудовищно. Лишенные жизни, погруженные в страдания, мы еще больше травим сами себя. Внутрикамерный раздор переносится много тяжелее всех притеснений администрации. Жить можно либо с зэками, либо с администрацией — другого в тюрьме не дано. Когда прессуют и те и другие, некуда деться — ты в тисках. Тупик, безысходность, отчаяние. В таком положении борьба за остатки личного достоинства — кровавая борьба, чреватая отбитым здоровьем или новым сроком. В камере беспредел. Мог ли я что-нибудь изменить? Как тут говорят организовать «стенку» против королей? Теоретически должен был это сделать, ибо это единственный достойный выход. Или сломают тебя, или ты должен ломать. Конечно, лучше всего не лезть в уголовный муравейник, держаться стороной: у вас свое, а у меня свое. Но так не всегда получается. То ли я действительно помешал королям, то ли нарочно устроили конфликт. Уступать им нельзя — сядут на шею, да и совесть не позволяет мириться, не замечать беспредела. Только стенка, только сопротивление. Но с кем? Одного забьют — и это ничего не изменит. Нужна поддержка. Откуда? Хохол юлит рядом, просит закурить. Подходят люди, советуют, как что уложить, молчат участливо. Но никто не скажет оставайся. Никто не смеет против королей. Сейчас поздно их поднимать — слишком запуганы. Мог ли я предвидеть такую ситуацию, мог ли что-либо сделать? Наверное, следовало бы заручиться поддержкой кое-кого из самих королей. Их костяк — Феликс, трое-четверо, остальные в принципе неплохие ребята, их можно было бы убедить. Но что для этого было надо? Надо было ежедневно с ними общаться, искать подход к каждому, разъяснять и вкладывать в это не меньше усердия, чем тот же Феликс, который постоянно высматривает, задабривает и отбирает себе актив на платформу. А я был занят только собой. Не было ни малейшего желания упражняться в камерной дипломатии, вмешиваться в то, с чем худо ли бедно мирились 60 человек. Кроме того, я вообще не лидер. Не хочу, не умею работать с людьми, да с такими еще, от которых поташнивает. Не мой это мир — ваш, вы и улаживайте. Отвратителен разгул хамства и насилия, но не менее противны покорность и подхалимаж пресмыкающихся. Почему я должен разгребать это дерьмо? Своих забот мало? В результате один. А камера в руках королей. Я совершенно бессилен перед ними. Осторожные симпатии силе не противопоставишь. Да и цена им грош. От крика утухнете, от оплеухи будете делать то, что скажут. Несчастная, подлая публика. Жалею и ненавижу.

После завтрака отворили дверь на прогулку. Камера собралась у выхода. Я с мешком и матрацем. Контролер останавливает:

— Куда?

— Хоть куда, не хочу здесь.

— Постой, я доложу.

Я сел на шконарь. Повалили на прогулку. Мимо злобное шипение Феликса:

— Не дай бог, когда вернемся, застану.

Глаза в глаза. Ах, как я его ненавижу. В камере остались Хохол и еще несколько человек. С уходом Феликса стали такие друзья, что диву даешься — где раньше были? Хохол расстилался, жаловался, как трудно всем угодить. Меня вывели до окончания прогулки.

В конце коридора кабинетик. Лейтенантик там:

— В чем дело?

— С королями не поладил.

Лейтенантик уткнулся в бумаги. Весь разговор.

Перейти на страницу:

Все книги серии Лютый режим

Московские тюрьмы
Московские тюрьмы

Обыск, арест, тюрьма — такова была участь многих инакомыслящих вплоть до недавнего времени. Одни шли на спецзоны, в политлагеря, других заталкивали в камеры с уголовниками «на перевоспитание». Кто кого воспитывал — интересный вопрос, но вполне очевидно, что свершившаяся на наших глазах революция была подготовлена и выстрадана диссидентами. Кто они? За что их сажали? Как складывалась их судьба? Об этом на собственном опыте размышляет и рассказывает автор, социолог, журналист, кандидат философских наук — политзэк 80-х годов.Помните, распевали «московских окон негасимый свет»? В камере свет не гаснет никогда. Это позволило автору многое увидеть и испытать из того, что сокрыто за тюремными стенами. И у читателя за страницами книги появляется редкая возможность войти в тот потаенный мир: посидеть в знаменитой тюрьме КГБ в Лефортово, пообщаться с надзирателями и уголовниками Матросской тишины и пересылки на Красной Пресне. Вместе с автором вы переживете всю прелесть нашего правосудия, а затем этап — в лагеря. Дай бог, чтобы это никогда и ни с кем больше не случилось, чтобы никто не страдал за свои убеждения, но пока не изжит произвол, пока существуют позорные тюрьмы — мы не вправе об этом не помнить.Книга написана в 1985 году. Вскоре после освобождения. В ссыльных лесах, тайком, под «колпаком» (негласным надзором). И только сейчас появилась реальная надежда на публикацию. Ее объем около 20 п. л. Это первая книга из задуманной трилогии «Лютый режим». Далее пойдет речь о лагере, о «вольных» скитаниях изгоя — по сегодняшний день. Автор не обманет ожиданий читателя. Если, конечно, Москва-река не повернет свои воды вспять…Есть четыре режима существования:общий, усиленный, строгий, особый.Общий обычно называют лютым.

Алексей Александрович Мясников , Алексей Мясников

Биографии и Мемуары / Документальное
Зона
Зона

Обыск, арест, тюрьма — такова была участь многих инакомыслящих вплоть до недавнего времени. Одни шли на спецзоны, в политлагеря, других заталкивали в камеры с уголовниками «на перевоспитание». Кто кого воспитывал — интересный вопрос, но вполне очевидно, что свершившаяся на наших глазах революция была подготовлена и выстрадана диссидентами. Кто они? За что их сажали? Как складывалась их судьба? Об этом на собственном опыте размышляет и рассказывает автор, социолог, журналист, кандидат философских наук — политзэк 80-х годов.Помните, распевали «московских окон негасимый свет»? В камере свет не гаснет никогда. Это позволило автору многое увидеть и испытать из того, что сокрыто за тюремными стенами. И у читателя за страницами книги появляется редкая возможность войти в тот потаенный мир: посидеть в знаменитой тюрьме КГБ в Лефортово, пообщаться с надзирателями и уголовниками Матросской тишины и пересылки на Красной Пресне. Вместе с автором вы переживете всю прелесть нашего правосудия, а затем этап — в лагеря. Дай бог, чтобы это никогда и ни с кем больше не случилось, чтобы никто не страдал за свои убеждения, но пока не изжит произвол, пока существуют позорные тюрьмы — мы не вправе об этом не помнить.Книга написана в 1985 году. Вскоре после освобождения. В ссыльных лесах, тайком, под «колпаком» (негласным надзором). И только сейчас появилась реальная надежда на публикацию. Ее объем около 20 п. л. Это вторая книга из задуманной трилогии «Лютый режим». Далее пойдет речь о лагере, о «вольных» скитаниях изгоя — по сегодняшний день. Автор не обманет ожиданий читателя. Если, конечно, Москва-река не повернет свои воды вспять…Есть четыре режима существования:общий, усиленный, строгий, особый.Общий обычно называют лютым.

Алексей Александрович Мясников , Алексей Мясников

Биографии и Мемуары / Документальное
Арестованные рукописи
Арестованные рукописи

Обыск, арест, тюрьма — такова была участь многих инакомыслящих вплоть до недавнего времени. Одни шли на спецзоны, в политлагеря, других заталкивали в камеры с уголовниками «на перевоспитание». Кто кого воспитывал — интересный вопрос, но вполне очевидно, что свершившаяся на наших глазах революция была подготовлена и выстрадана диссидентами. Кто они? За что их сажали? Как складывалась их судьба? Об этом на собственном опыте размышляет и рассказывает автор, социолог, журналист, кандидат философских наук — политзэк 80-х годов.Помните, распевали «московских окон негасимый свет»? В камере свет не гаснет никогда. Это позволило автору многое увидеть и испытать из того, что сокрыто за тюремными стенами. И у читателя за страницами книги появляется редкая возможность войти в тот потаенный мир: посидеть в знаменитой тюрьме КГБ в Лефортово, пообщаться с надзирателями и уголовниками Матросской тишины и пересылки на Красной Пресне. Вместе с автором вы переживете всю прелесть нашего правосудия, а затем этап — в лагеря. Дай бог, чтобы это никогда и ни с кем больше не случилось, чтобы никто не страдал за свои убеждения, но пока не изжит произвол, пока существуют позорные тюрьмы — мы не вправе об этом не помнить.Книга написана в 1985 году. Вскоре после освобождения. В ссыльных лесах, тайком, под «колпаком» (негласным надзором). И только сейчас появилась реальная надежда на публикацию. Ее объем около 20 п. л. Это третья книга из  трилогии «Лютый режим». Далее пойдет речь о лагере, о «вольных» скитаниях изгоя — по сегодняшний день. Автор не обманет ожиданий читателя. Если, конечно, Москва-река не повернет свои воды вспять…Есть четыре режима существования:общий, усиленный, строгий, особый.Общий обычно называют лютым.

Алексей Александрович Мясников , Алексей Мясников

Биографии и Мемуары / Документальное

Похожие книги

120 дней Содома
120 дней Содома

Донатьен-Альфонс-Франсуа де Сад (маркиз де Сад) принадлежит к писателям, называемым «проклятыми». Трагичны и достойны самостоятельных романов судьбы его произведений. Судьба самого известного произведения писателя «Сто двадцать дней Содома» была неизвестной. Ныне роман стоит в таком хрестоматийном ряду, как «Сатирикон», «Золотой осел», «Декамерон», «Опасные связи», «Тропик Рака», «Крылья»… Лишь, в год двухсотлетнего юбилея маркиза де Сада его творчество было признано национальным достоянием Франции, а лучшие его романы вышли в самой престижной французской серии «Библиотека Плеяды». Перед Вами – текст первого издания романа маркиза де Сада на русском языке, опубликованного без купюр.Перевод выполнен с издания: «Les cent vingt journees de Sodome». Oluvres ompletes du Marquis de Sade, tome premier. 1986, Paris. Pauvert.

Донасьен Альфонс Франсуа Де Сад , Маркиз де Сад

Биографии и Мемуары / Эротическая литература / Документальное
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное