Московские тюрьмы

Это было, по-моему, числа 14 января, а несколько раньше, 11-го, я получил обвинительное заключение, листов 16 машинописных. Надо было до суда как следует подготовиться к защите. Не представляю, как бы я смог это сделать в нервозности 124 камеры, а когда вошел в эту, первая мысль: «Здесь можно работать!»

Справа два двухъярусных шконаря. Слева, у стены, дощатый некрашеный стол. Трое: Витя Иванов, Володя Арбатов и еще один Толик — неприметный такой малый. Володя Арбатов совсем молодой, но степенный, длинноногий, русый парень, чрезвычайно удивлен тем, что я рассказал о 124-й камере. Месяца три назад он оттуда, и все при нем было иначе. Это была, как он говорит, вполне путевая камера, а Феликс… «Кто такой Феликс? — вспоминает Володя. — Ну да, был такой… на побегушках. Угождал. Перед моим уходом посадили его за стол. Сжалились, уши прожужжал, давно сидит. Хитрый, а больше ничего в нем не было». Ретиво блюдя режим и поборы в камере, Феликс при мне все время приговаривал: «Не нами заведено. Посмотрели бы, что пару месяцев назад делалось». На самом деле, по свидетельству Володи, никто никого не тиранил, ни прописки, ни химии, ни правил на телевизоре — ничего этого не было. Как могло все так измениться за какие-то три месяца? Володя был поражен. Приспешников Феликса он и вовсе не знал — это все новые люди, из старых почти никого.

— Значит, всех разбросали, — сказал Володя.

Менты давно точили зуб на эту камеру: непослушание, дух товарищества, камера жила своей, независимой жизнью. Случилась драка, и ею воспользовались как предлогом, чтобы перетряхнуть камеру.

Так Володя попал сюда, остальных тоже куда-то порознь. На их место и насадили феликсов. Было по-зэковски, стало по-ментовски.

— Ну и гад! — мотал светлым чубом Володя. — Знал бы, что он такой, он бы у нас с параши не слазил!

Несмотря на молодость, Володя твердо стоял, так сказать, на позиции преступного мира, он был вором и, видимо, имел определенный авторитет. Это сближало его с Витей Ивановым.

Вите за тридцать. Сухощав, небольшого роста, уравновешен, с редеющей головой. Золотая фикса поблескивает. Говорить с ним одно удовольствие, умен, вежлив, каждое слово взвешено, мата не услышишь. Вся жизнь — по тюрьмам и лагерям. Профессиональный вор-карманник. «Щипач» — так их называют. Его уже осудили, дали полтора года, но по протесту прокурора начато новое расследование. Допрашивают о ком-то, о ком он не имеет, разумеется, никакого понятия. Этот последний арест, несмотря на малый срок, огорчает его, как никакой другой. Арестовали так. Едет с приятелем в автобусе. У пассажирки, рядом с которой стоял Витя, из сумочки пропадает кошелек, который обнаруживают на полу, на задней площадке автобуса, где в толпе пассажиров стоял и Витин приятель. Двое в штатском уводят их обоих. В отделении милиции выясняется: из милицейского рафика увидели, как заходит Иванов с кем-то в автобус. Узнали его: фото Иванова под стеклом в МУРе. На остановке в автобус вошли два переодетых мента. Когда пропал кошелек, они без разговоров забирают Витю и его приятеля и теперь дают против них свидетельские показания. Никто другой — ни потерпевшая, ни пассажиры на них не показывают, только два мента. Версия их такова: Иванов вытаскивает из сумочки кошелек и передает приятелю. Тот отходит на заднюю площадку и, когда женщина спохватилась, что сумочка открыта, а денег нет, бросает кошелек себе под ноги. Витя и тот, другой, все отрицают и даже то, что знакомы друг с другом. Никакие они не приятели — где доказательства? Адвокат на суде спрашивает у мента-свидетеля:

— Вы видели, как Иванов лез в сумочку?

— Да, со спины, правой рукой.

Адвокат, показывая на Иванова, спрашивает потерпевшую:

— Этот человек стоял рядом с вами?

— Кажется, да, было много народу, точно не помню.

— Постарайтесь припомнить, как он стоял.

Женщина припоминает, и по ее расстановке Витя никак не мог за ее спиной дотянуться до сумочки правой рукой.

Тем не менее суд приговаривает его и приятеля по показаниям ментов. Поскольку состав преступления по сути дела не доказан, дают небольшие сроки. Рецидивисту Иванову — полтора года — до смешного мало, прокурор заявил протест. А для Вити — это нахальство, сфабрикованное дело. Он не говорит, так было или не так, как свидетельствуют менты. Он говорит, что нет доказательств. Так можно сфабриковать любое дело, посадить любого человека. Витя в принципе ничего не имеет против ментов:

— У них своя работа, у нас — своя. Каждый делает свое дело. Взяли с поличным, доказали — какие могут быть возражения? Но вот так — это уже беспредел.