Читаем Московские тюрьмы полностью

Контролер повел меня по каким-то лабиринтам, прошли длиннющий подземный переход и на первом этаже другого, видимо, корпуса сдал другим контролерам, которые закрыли меня в тесном метр на метр блоке. Внутри свет. Деревянная тумба. Можно сидеть, стоять, шевелить пальцами, ушами, но шагу сделать нельзя. Стены и дверь в зеленой масляной краске. Обычные надписи карандашом и ручкой: «Толик, к. 143», «Привет, Стас! Вольдемар» «Денис, люблю. Лена», «Ухожу на Пресню. Алик». В этом отсеке, как я заметил, шесть таких блоков по три с обеих сторон. Напротив женщина через волчок переговаривается с надзирателем. Из соседнего блока стук в стену, глухой голос:

— Земляк, слышь, курить есть?

— Есть, — говорю. — Как передать?

Тот барабанит в дверь:

— Начальник, начальник!

В кармане куртки, что висела на спичке в «шубе» в изголовье шконаря, должна быть пачка «Дымка». Сунулся — нет. Вот напасть! То-то Хохол крутился вокруг меня, кто, кроме него, мог стибрить? А табак остался в мешке у контролеров. Стучу соседу:

— Извини, нет курева. И табак в мешке остался.

Тот с досадой:

— И у меня тоже. За что сидишь?

— Прекратить разговоры! — рявкает контролер.

Напротив хлопает тяжелая дверь, выводят женщину. Вскоре увели соседа. Через час-полтора стали затекать ноги. Переминаюсь — то стою, то сижу, но тело скованно. Принесли обед: алюминиевая миска щей, кусок хлеба, каша. Сижу на тумбе, ем щи с колен, каша рядом стоит. Отдаю посуду, спрашиваю:

— Почему долго держите, не забыли?

— Скоро, скоро, должны прийти за тобой.

В других блоках, похоже, нет никого. Видел, когда отдавал посуду, что все двери распахнуты. Зэчка там выметала. Да и не может никто здесь долго сидеть. Эти щели для короткого ожидания. Говорят, дольше часа держать в них не разрешается. Не знаю, как по инструкции, но часа за два моего томления кости гудели. Стены все сильней стискивали отупевшую голову. Мочи нет. Иду на хитрость, стучу:

— Начальник, в туалет!

Подходит надзиратель к двери:

— Через полчаса.

Часов нет, но чутьем прикидываю: прошло полчаса, час уже жду, не меньше. Опять стучу.

— Чего надо?

— Как чего? Туалет!

— Сейчас.

И пропал. Мне уж не в шутку понадобилось, выждал порядочно. Издеваются что ли? Кулаками бью в дверь.

— Чего стучишь?

— Почему в туалет не выводите?

— Первый раз слышу.

— Как первый? Два часа назад обещали.

— То другая смена была.

— Так открывайте.

— У меня ключей нет, — чувствую издевку в голосе.

— Что прикажете делать?

— А х… его знает.

Подождал еще минут десять, опять стучу. Никто не подходит. Долблю уже кулаками, ногами. Быстрые шаги:

— Пиздюлей выпрашиваешь?

— Хамье! Открывай сейчас же!

— Сейчас я тебе открою…

Скрежет ключа, в распахнутые двери звериная рожа.

— Выходи!

В боковой комнате получаю мешок. Рычащий надзиратель ведет в конец коридора, вталкивает в пустую камеру:

— Жалуйся, стучи, сколько хочешь!

Черно-смоляная железная дверь ударяет, сотрясает камеру. Справа от двери протекающий унитаз, кафельный пол наполовину залит. Умывальник с испорченным краном тоже льет. Напротив двери решетчатое окно с разбитыми стеклами. Надеваю пальто, коченеющими пальцами достаю из мешка шапку. Омертвелые мышцы радуются движению. Ноги, огибая лужу из унитаза, носят вдоль камеры. Какая мука, оказывается, 4 часа без движения! Пусть холодно, но лишь бы двигаться, двигаться. Убыстряю шаги — в осеннем пальто не согреешься, выше и выше подымаю колени. Морозец покусывает мелкими острыми зубками. Перехожу на гимнастику. Кручу вокруг пояса тело, размахиваю руками. Падаю на пол — отжимаюсь. От меня уже пар. Откидывается кормушка: изумленное лицо надзирателя:

— Как ты попал в нежилое помещение?

И вскоре пришли за мной. Из двух контролеров один — тот, который кинул сюда. Молча оглядели, видно, удивлены жаркой испарине на моем лбу, взмокшей от дыхания бороде. Они-то ожидали, что на мне сосульки будут висеть.

В кабинете оперчасти двое: за столом капитан, у окна стоит лейтенант, которому я сказал, что с королями не поладил. Высказал я капитану все: и про 120-ю, и про 124-ю, и про то, как в боксе замуровали.

— А что в 124-й, с кем именно конфликт?

— Вам это и без меня должно быть известно.

— Вас притесняли? Нам нужно знать, кто, мы их накажем.

— Не будем об этом.

Капитан смотрит внимательно, изучающе.

— Товарищ капитан, они 190-я, нигде не уживаются, — небрежно замечает лейтенант. — Везде им не нравится.

— Как он попал в 124-ю? — повернулся капитан к лейтенанту.

Тот несколько смешался, пробормотал, что кто-то попросил его принять меня в свой корпус. Капитан недоволен:

— Зачем это нам? Берешь на свою голову. — И ко мне: — Куда бы вы хотели?

— Где потише. Мне необходимо подготовиться к суду.

— Камера на четверых устроит?

— Вполне.

Меня отвели на третий этаж, через несколько дверей от 220-й, в спецкамеру, номер которой я точно не помню, кажется, 210-ю.

Карманник Иванов

Перейти на страницу:

Все книги серии Лютый режим

Московские тюрьмы
Московские тюрьмы

Обыск, арест, тюрьма — такова была участь многих инакомыслящих вплоть до недавнего времени. Одни шли на спецзоны, в политлагеря, других заталкивали в камеры с уголовниками «на перевоспитание». Кто кого воспитывал — интересный вопрос, но вполне очевидно, что свершившаяся на наших глазах революция была подготовлена и выстрадана диссидентами. Кто они? За что их сажали? Как складывалась их судьба? Об этом на собственном опыте размышляет и рассказывает автор, социолог, журналист, кандидат философских наук — политзэк 80-х годов.Помните, распевали «московских окон негасимый свет»? В камере свет не гаснет никогда. Это позволило автору многое увидеть и испытать из того, что сокрыто за тюремными стенами. И у читателя за страницами книги появляется редкая возможность войти в тот потаенный мир: посидеть в знаменитой тюрьме КГБ в Лефортово, пообщаться с надзирателями и уголовниками Матросской тишины и пересылки на Красной Пресне. Вместе с автором вы переживете всю прелесть нашего правосудия, а затем этап — в лагеря. Дай бог, чтобы это никогда и ни с кем больше не случилось, чтобы никто не страдал за свои убеждения, но пока не изжит произвол, пока существуют позорные тюрьмы — мы не вправе об этом не помнить.Книга написана в 1985 году. Вскоре после освобождения. В ссыльных лесах, тайком, под «колпаком» (негласным надзором). И только сейчас появилась реальная надежда на публикацию. Ее объем около 20 п. л. Это первая книга из задуманной трилогии «Лютый режим». Далее пойдет речь о лагере, о «вольных» скитаниях изгоя — по сегодняшний день. Автор не обманет ожиданий читателя. Если, конечно, Москва-река не повернет свои воды вспять…Есть четыре режима существования:общий, усиленный, строгий, особый.Общий обычно называют лютым.

Алексей Александрович Мясников , Алексей Мясников

Биографии и Мемуары / Документальное
Зона
Зона

Обыск, арест, тюрьма — такова была участь многих инакомыслящих вплоть до недавнего времени. Одни шли на спецзоны, в политлагеря, других заталкивали в камеры с уголовниками «на перевоспитание». Кто кого воспитывал — интересный вопрос, но вполне очевидно, что свершившаяся на наших глазах революция была подготовлена и выстрадана диссидентами. Кто они? За что их сажали? Как складывалась их судьба? Об этом на собственном опыте размышляет и рассказывает автор, социолог, журналист, кандидат философских наук — политзэк 80-х годов.Помните, распевали «московских окон негасимый свет»? В камере свет не гаснет никогда. Это позволило автору многое увидеть и испытать из того, что сокрыто за тюремными стенами. И у читателя за страницами книги появляется редкая возможность войти в тот потаенный мир: посидеть в знаменитой тюрьме КГБ в Лефортово, пообщаться с надзирателями и уголовниками Матросской тишины и пересылки на Красной Пресне. Вместе с автором вы переживете всю прелесть нашего правосудия, а затем этап — в лагеря. Дай бог, чтобы это никогда и ни с кем больше не случилось, чтобы никто не страдал за свои убеждения, но пока не изжит произвол, пока существуют позорные тюрьмы — мы не вправе об этом не помнить.Книга написана в 1985 году. Вскоре после освобождения. В ссыльных лесах, тайком, под «колпаком» (негласным надзором). И только сейчас появилась реальная надежда на публикацию. Ее объем около 20 п. л. Это вторая книга из задуманной трилогии «Лютый режим». Далее пойдет речь о лагере, о «вольных» скитаниях изгоя — по сегодняшний день. Автор не обманет ожиданий читателя. Если, конечно, Москва-река не повернет свои воды вспять…Есть четыре режима существования:общий, усиленный, строгий, особый.Общий обычно называют лютым.

Алексей Александрович Мясников , Алексей Мясников

Биографии и Мемуары / Документальное
Арестованные рукописи
Арестованные рукописи

Обыск, арест, тюрьма — такова была участь многих инакомыслящих вплоть до недавнего времени. Одни шли на спецзоны, в политлагеря, других заталкивали в камеры с уголовниками «на перевоспитание». Кто кого воспитывал — интересный вопрос, но вполне очевидно, что свершившаяся на наших глазах революция была подготовлена и выстрадана диссидентами. Кто они? За что их сажали? Как складывалась их судьба? Об этом на собственном опыте размышляет и рассказывает автор, социолог, журналист, кандидат философских наук — политзэк 80-х годов.Помните, распевали «московских окон негасимый свет»? В камере свет не гаснет никогда. Это позволило автору многое увидеть и испытать из того, что сокрыто за тюремными стенами. И у читателя за страницами книги появляется редкая возможность войти в тот потаенный мир: посидеть в знаменитой тюрьме КГБ в Лефортово, пообщаться с надзирателями и уголовниками Матросской тишины и пересылки на Красной Пресне. Вместе с автором вы переживете всю прелесть нашего правосудия, а затем этап — в лагеря. Дай бог, чтобы это никогда и ни с кем больше не случилось, чтобы никто не страдал за свои убеждения, но пока не изжит произвол, пока существуют позорные тюрьмы — мы не вправе об этом не помнить.Книга написана в 1985 году. Вскоре после освобождения. В ссыльных лесах, тайком, под «колпаком» (негласным надзором). И только сейчас появилась реальная надежда на публикацию. Ее объем около 20 п. л. Это третья книга из  трилогии «Лютый режим». Далее пойдет речь о лагере, о «вольных» скитаниях изгоя — по сегодняшний день. Автор не обманет ожиданий читателя. Если, конечно, Москва-река не повернет свои воды вспять…Есть четыре режима существования:общий, усиленный, строгий, особый.Общий обычно называют лютым.

Алексей Александрович Мясников , Алексей Мясников

Биографии и Мемуары / Документальное

Похожие книги

120 дней Содома
120 дней Содома

Донатьен-Альфонс-Франсуа де Сад (маркиз де Сад) принадлежит к писателям, называемым «проклятыми». Трагичны и достойны самостоятельных романов судьбы его произведений. Судьба самого известного произведения писателя «Сто двадцать дней Содома» была неизвестной. Ныне роман стоит в таком хрестоматийном ряду, как «Сатирикон», «Золотой осел», «Декамерон», «Опасные связи», «Тропик Рака», «Крылья»… Лишь, в год двухсотлетнего юбилея маркиза де Сада его творчество было признано национальным достоянием Франции, а лучшие его романы вышли в самой престижной французской серии «Библиотека Плеяды». Перед Вами – текст первого издания романа маркиза де Сада на русском языке, опубликованного без купюр.Перевод выполнен с издания: «Les cent vingt journees de Sodome». Oluvres ompletes du Marquis de Sade, tome premier. 1986, Paris. Pauvert.

Донасьен Альфонс Франсуа Де Сад , Маркиз де Сад

Биографии и Мемуары / Эротическая литература / Документальное
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное