Московский Джокер

Пять шагов – вроде бы немного. Но и их не перелетишь вчистую по небу, как этот там, перешагнул полсквера и вскочил в тачку, и все это за пару-тройку секунд.

Нет, паренек отталкиваться от земли и лететь скорее всего в последний свой полет, пусть и с финкой в вытянутой вперед руке, не собирался.

«А сделать даже один шаг из-за дерева я не успею, – разумно рассуждал он, – видели, знаем. С другой же стороны, пушки у меня нет. Да и валить его сразу, наглухо, за такое, может, и не похвалят. Можно метнуть финку отсюда. Но он беспокойный, все время меняет позу. Второй-то попытки не дадут. Нет, это кино. А за кино тоже не похвалят. Если ноги удастся забандеролить. И что же тогда остается?»

Постояв какое-то время, затаив дыхание, за деревом, паренек принял весьма нестандартное, но совершенно правильное решение: если враг не сдается, и уничтожать его – приключение себе на голову, то, может, это и не враг. А чтобы все это прояснить, надо подойти к человеку и поговорить.

Можно даже выпить с ним, с непонятным. Выпить, пожалеть детинушку тренированную. А то ишь, как мается, места себе не находит. Наверное, грех какой замаливает. Не может такой способный не быть грешным. Тех дураков на площади он, конечно же, спас. А сколько других, может, и положил?

Надо выпить с ним, а потом приобнять за талийку да и спивать чего попротяжнее. От тогда, може, и финочку посподручнее выдет в ход пустить. Она любит, когда ее в ход пускают. Но чтобы так, как она привыкла: снизу вверх, с потом с косым движением на себя.

Но тут он мысленно одернул себя. Он знал за собой эту слабость: постоянную возможность забыться, утонуть в бесплодном предвкушении, а значит, потерять темп, хладнокровие, высшую эффективность.

Этого страуса требовалось прежде всего стреножить. Заманить и запутать. А потом и допросить.

«Имею право, – ободрил себя паренек. – В конце концов, чья это территория? Чего он тут разлегся?»

Алекс чувствовал, что за тополем кто-то есть. Но, как и сам паренек, притаившийся за деревом, тоже рассчитывал на эти же пять-шесть метров, которые их разделяли. И что-то он еще недодумал о Валентине и Марло, и о своей вине, о том, что не вовремя возник в их жизни и, может быть, способствовал обрушению их отношений.

Только бы этот, за деревом, постоял бы там еще несколько минут. Алексу не хотелось менять позу и покидать это место. А, кстати, чье это место? Вход перед рестораном, разумеется, даже и ночью принадлежит тем, кто держит это заведение. Кто держит на плаву этот мощный, огромный непотопляемый авианосец. Заправленная спиртным выше крыши – трехпалубка для авиэток любви.

– Эй, земеля, самосадик садишь? – раздалось, наконец, из-за дерева.

Алекс еще не кончил анализ. Более того, он только еще подбирался к чему-то очень важному, что было неизмеримо трагичнее, чем заговоры разведок или ночная встреча с пареньком. Или с финкой. Или с пареньком с финкой.

Это всегда представлялось ему проблемой проблем: возможность идентификации. Идентификация, то есть правильная интерпретация отдельного факта. Отдельного случая или встречи. Можно ли предугадать или даже задним числом оценить действительное значение тех или иных событий.

И, наконец, идентификация жизни. Собственной жизни, да-да, собственной судьбы. Ее финальной траектории и начальных, расчетных импульсов.

Кем рассчитанных?

– Чего жмешься? – паренек вышел из тени и, засунув обе руки в карманы, чуть-чуть приблизился к Алексу.

«Да, попытать бы его, то есть, тьфу, допросить бы», – опять мечтательно повело в голове у паренька.

– Кто ты и откуда? – спросил Алекс.

– Ишь ты, – присвистнул паренек, – а я думал жмешься, жмыха жалеешь.

Разговор плавал волоском над лезвием бритвы. Алекс подумал, что если Марло и сидел прошлой ночью перед входом в этот ресторан, то к нему подошел другой, не этот паренек. Этот, похоже, шел за Алексом от сквера. А Марло поймали на каком-то другом направлении. На этом, на пивном, была только проведена подготовка. Подготовочка. Симуляция паники и ажиотажа вокруг ложных слухов, которые внезапно оборачиваются свершившимся фактом. Вот тогда всем и страшно.

– Ты не знаешь, кто зарезал Гарика? – спросил Алекс. И тут же понял, что спросил неправильно. А у такого паренька спросить неправильно – опасно для жизни. Поэтому он попытался исправить, что можно. – Я это не к тому, что ты можешь подумать, а просто подумал, что ты, наверное, был на сквере и мог случайно что-нибудь видеть.

– А-а… вот ты из каких, – казалось, с облегчением ощерился парень.

– Нет, – сказал Алекс, не отводя взгляда от белесых обморочных глаз паренька, – я не оттуда. Я сам по себе.

– Врешь и не мокнешь, – убежденно отпарировал паренек. Затем, как бы подумав, добавил: – Но можешь и промокнуть. Я на тебя не в обиде, я за тобой и вправду от сквера шел, но есть и к тебе некоторые вопросы.

– О Гарике?

– Не-а.

Паренек присел на корточки, находясь прямо перед Алексом, и занял при этом столь устойчивое положение, что мог сохранять его, похоже, часами, если не сутками.