Московский гость

Неужели она кружит возле одной и той же могилы? Катюша постаралась запомнить фамилии, указанные на памятниках, но все фамилии вдруг сделались похожи одна на другую, одной фамилией, придававшей кладбищу статус семейного, родового захоронения. Это было невозможно! Но все были Жучковыми, не одни только бедные родители Онисифора Кастрихьевича, которые, посмеиваясь над муками заплутавшей, лежали в центре погоста, как бы на его вершине, в землице, обильно смоченной слезами безутешного сироты. Обзавелся же прорицатель родней, гостями, покойничками! Катюша резко вздохнула, и что-то тяжко ухнуло вокруг нее, столь громким и тоскливым был ее вздох. Ворона, сердито каркнув, снялась с ветки и перелетела на высохшее дерево, одиноко вонзавшее в небо скудненький трезубец верхушки, и вдова пошла по пути, намеченному полетом птицы. Она протискивалась между оградами, даже и там, где уже фактически не было прохода для столь массивной особы, как она, и наконец выбралась на аллею, пасмурную, наглухо закрытую от сияющего наверху солнца. Прежняя ворона, или другая, каркнула в отдалении, и Катюша пошла на этот неприятный звук, весьма, впрочем, наугад и приблизительно определив, откуда он донесся.

Она вышла к воротам. Туфельки у нее были в пыли, а на подоле скромного платья, надетого специально для посещения святого человека, образовалась заметная дыра. Вдова перевела дух и успокоилась, ибо от ворот кладбища снова, как и от церкви, было рукой подать до нужных ей домишек. Адрес ей обрисовали точно, она узнала эти домики сразу, хотя видела в первый раз. Наконец увидела она и самого Онисифора Кастрихьевича, открывшего дверь на ее стук. Это был высокий, жилистый, с серым налетом да и вообще не склонный к опрятности старик, его крошечную головку, выглядывавшую из мощной шеи как игривый зверек из дупла, обрамляли космы седых нечесаных волос.

— Я вам хорошо заплачу, только вы мне помогите… — пробормотала вдова, любуясь дикой и влекущей отвратительностью старца.

Жучков посторонился, пропуская гостью в свой дом. Затем обогнал ее и пошел впереди — призрак в широких мятых серых штанах и брошенной навыпуск белой рубахе. Одежда развевалась на нем, кишела, словно гигантская куча червей. Они оказались в довольно чистенькой и бедно обставленной комнате, где ничто не свидетельствовало о странном ремесле хозяина и его чародействах. Пророк жестом указал Катюше на стул, сам сел, сложив большие грубые руки с грязью под ногтями на столе, и молча выслушал ее рассказ. Время от времени он извлекал из просторного рукава рубахи крошечную дудочку и заполнял комнату тихими звуками незатейливой мелодии, Катюша же, в страхе, что эта гипнотическая музыка поднимает дремлющих поблизости гадов и заставляет их плясать, ускоряла повествование, придавала ему остросюжетность и болезненный драматизм, вплетала в него стремительность мысли, мало понятной и ей самой. Так, подталкиваемая головками воображаемых танцоров, она в умоисступлении поведала, что после смерти мужа, оставившего ей солидный капитал, частью вложенный в недвижимость, жила припеваючи, пока нечто от известного писателя Шишигина, слетевшее с уст его и отдающее серой, — но что именно? не исключено, только байка! — не нагнало на нее сообразный рассказу этого негодяя адский ужас, страх, от которого она потеряла сон и аппетит, былую жизнерадостность и многие другие достойные качества, и, хотя приобрела аскетизм и святость, не ведает, для чего они ей, что с ними делать, какая в ее новой жизни цель.

Изобретательный, извилистый, судя по неустойчивой, копошащейся форме его одеяния, старик вдруг крепко, но беззвучно дунул в свою игрушечную дудочку и выпучил белые, как будто залитые молоком глаза. Словно ветер иного мира коснулся головы вдовы, натужно, угрюмо пошевелил аккуратно уложенные и туго заплетенные волосы.

— Если хочешь приворотить дружка, — сказал Жучков, едва рассказчица умолкла, — сделай так…

— Мне не надо никакого дружка, Онисифор Кастрихьевич, — перебила Катюша с удивлением и досадой. — Я совсем не для того пришла.

Хозяин проделал у ее лица пасы, изгоняя наглого демона словоохотливости. Катюша кивнула, подтверждая, что теперь готова выслушать его молча и терпеливо, и он продолжил:

— Сделай так. Возьми две капли своей крови, а на сале зайца приготовь хлебную лепешку, в которую те две капли и заправь. Средство верное! Этой лепешкой корми по вечерам человека, которого хочешь приворожить, пока он не станет полностью твой. А за Шишигина не ходи!

— Я попробую… — туманно пообещала Катюша. — Вообще-то, я за Шишигина и не собираюсь, да и ту лепешку выпекать мне, по правде говоря, без надобности… я же не о том, Онисифор Кастрихьевич! Я приму ваш драгоценный совет к сведению, но вы, пожалуйста, о главном, я очень вас прошу! Мне жить дальше без знания и определенности невозможно…

— Я не гадаю, — резко аннулировал претензии гостьи Онисифор Кастрихьевич. В мордочке зверька, того самого, что выглядывал из дупла, неожиданно запечатлелось хищничество.