Иными словами, Катюша знала, что есть ужасные проблемы и проклятые вопросы и что проблемы в ком-то отзываются весьма болезненно, а вопросы кто-то решает словно под пыткой, и что все это до крайности интересно, но ей и в голову не приходило, что ужас может иметь какое-либо непосредственное отношение к ней или что она может находиться под неким проклятием. По крайней мере так было до сих пор. А теперь она невесть почему очутилась не то под колпаком, не то на краю бездны — невесть почему и ни за что ни про что, поскольку инфернальная беловодская власть отнюдь не сосредоточилась на ней одной, не ее одну мучила и пугала, однако другие, находящиеся в не менее прискорбном положении, не показывали особой стесненности своих обстоятельств, и ей одной словно бы приходилось отдуваться за всех.
Получается, она взвалила на себя ношу не по плечам, да попросту влезла в то, в чем не компетентна. Не садится же она за штурвал самолета, не надевает прокурорскую мантию, так почему же ударилась в какую-то там скорбь беловодского масштаба, наперед зная, что всякая скорбь ей чужда и противопоказана?
Но все эти трезвые мысли не спасали Катюшу от страха и безумия. Она и сердилась на себя, и с вечера клялась, что утром непременно начнет новую жизнь, точнее говоря, вернется к прежней и первым делом гордо продефилирует по главной улице города и позовет на сходку в своем роскошном особняке гостей, всяких изысканных и рафинированных господ. Но приходило утро, и новая жизнь не начиналась, а прежняя не возвращалась. Бедную вдову, как бы осиротевшую в своей праздности и трусости, преследовала мысль, что нет ничего опаснее, чем дать слабину, хоть на минуту потерять бдительность. Конечно, никакая бдительность не убережет от вурдулаков и колдуний, если они вздумают взяться за нее всерьез, но в состоянии чуткой настороженности она по крайней мере как-то готова к худшему, готова встретить беду если не во всеоружии, то уж хотя бы с поднятой, и отчасти даже гордо поднятой, головой. А получить удар в минуту, когда ты позволил себе расслабиться, это нехорошо, постыдно, застигнутый врасплох человек всегда выглядит дураком. Более того, Катюше представлялось, что стоит ей на минутку расслабиться, как тотчас коварные враги и нанесут удар.
По здравом размышлении выяснялось, что это вздор, нечисти, замышляющей, очевидно, обидеть весь город, вовсе незачем отводить какую-то особую роль одинокой и беззащитной женщине в своих глобально-оккупационных планах. Но доводы рассудка бесследно таяли во мраке охватившей душу паники. Так, Катюша, скажем, до чертиков боялась змей, но они всегда были далеко, в лесах, чуть ли не в других странах, а вот теперь они как бы обосновались в самом городе, у нее под боком, только скинулись людьми. Что-то в таком роде происходило… Следовательно, Катюша не без оснований пыталась устроить из своего дома крепость. Наступило время, когда она нашла и некую прелесть в том, чтобы жить так — затворившись, никого не принимая, почти ни с кем, кроме котов, не общаясь. Что ей мешает именно так жить? Своего рода монастырь… Аскетизм, святость, темная, как омут, романтика.
Но и придав своей жизни такую окраску, Катюша не почувствовала ее полной и округлой. Не было удовлетворения, окончательности и ясности во всем, не было возможности, подумав о чем-то мимолетно и смутно, вдруг тряхнуть головкой и дать какому-то тайному вопросу или искушению решительную отповедь, а все потому, что не было цели у ее затворничества. Причина этой суровой одинокой жизни — страх — была хоть и неприглядна, но все же понятна и в конечном счете оправдана, а вот ее цель, которая непременно должна быть высокой и чистой, чтобы соответствовать обстоятельствам, постоянно ускользала от разумения женщины.
И ей стало казаться, что в аскетизме она уже хорошо, на славу потрудилась, уже подвела, пусть вовсе и не питаясь саранчой и не бичуя себя до крови, к умерщвлению свою плоть, ликвидировала соблазны и в определенном смысле достигла святости, но цели в этом у нее нет никакой. И если такая цель существует помимо ее сознания, т. е. если она все же преследует некую цель, при этом не сознавая, какую именно, то ей просто не хватает ума для уразумения, а это тоже горько и обидно, поскольку понимать все-таки необходимо. Стало быть, она живет, по странному стечению обстоятельств, как человек совершенный, превосходный во всех отношениях, фактически святой, но при этом абсолютно слепа. Возможно ли? Что-то тут было не так, концы с концами не сходились…