Московское время

– Что плохого? – усмехнулся Родионов. – О чем можно договариваться с бешеной собакой, которая мечтает вас загрызть?

– Э, Сергей Федотыч, – важно ответил Ломакин, – я давно заметил… Вы, простите, пессимист. Партия знает, что делает!

– Надо сказать госпоже графине, – объявила Доротея Карловна и засеменила к выходу из кухни.

Семиустов помрачнел, поскольку только что состряпал на заказ ругательную статью о Гитлере, щедро наполнив текст самыми едкими, самыми оскорбительными эпитетами. И вот, пожалуйста – договор! Небось и статью не напечатают, и гонорар зажмут. Человек человеку – волк, а литератор литератору и вовсе гад ползучий.

Поскольку Ломакин прочно завладел газетой и, казалось, был намерен никому ее не отдавать, Семиустов ушел к себе и включил радио, хотя делал это редко. Пришедшая через несколько минут жена застала его в возбужденном состоянии.

– Там в последней статье сказано: договор подлежит ратификации… понимаешь? Без этого он недействителен! И конечно, Гитлер потянет время, но не ратифицирует… Поторопились наши радоваться!

Хорошо поставленный голос диктора зачитывал длинную и обстоятельную передовицу «Правды», разъясняющую положения договора:

– Мы стоим за мир и укрепление деловых связей между всеми странами… – И в финале: – Вражде между Германией и СССР положен конец.

Писатель протянул руку и выключил приемник.

– Воображаю, что они будут писать через несколько дней, – усмехнулся он. – Договор не ратифицирован, угрожающая международная обстановка, мобилизуются все возрасты военнообязанных из запаса. – Двумя руками ероша волосы, Семиустов сделал несколько шагов по комнате. – Договор – ловушка, и только большевиков можно было им купить. Будет война!

Глава 9. Пропажа

Елена Павловна. Вы читаете что-нибудь такое, где есть фантастика? Где жизнь не похожа на действительность?

Телкин. Это газеты?

В. Шкваркин, «Шулер»

– Это все вещи, найденные при вашей дочери. Посмотрите, пожалуйста, внимательно. Может быть, чего-то не хватает…

Женщине, сидевшей напротив Опалина, было чуть больше сорока, но выглядела она дряхлой старухой и голова у нее тряслась точь-в-точь как у старухи. Тряслась с тех самых пор, как женщину привели в морг на опознание тела девятнадцатилетней дочери, труп которой был найден на улице «с признаками насильственной смерти».

– Ах, боже мой… – повторяла она протяжно и все время на одной ноте. – Ах, боже мой…

Опалин повторил свою просьбу. Петрович, сидевший в кабинете за вторым столом, насупился и послал начальнику предостерегающий взгляд, без слов как бы говоря: свидетель находится в состоянии, близком к невменяемости. Смысл мучить несчастную женщину? Пусть выплачется, хоть немного придет в себя, тогда и вызовем для дачи показаний…

– А часы? – пролепетала несчастная мать, негнущимися пальцами перебирая предметы, выложенные Опалиным на стол. Часы лежали рядом с кошельком, но женщина их не видела. Иван молча пододвинул часы.

– Ах, боже мой… боже мой…

Часы, платок, кошелек (внутри 17 руб. 73 коп.), отдельно два гривенника, лежавшие в кармане, – вероятно, для звонков из телефона-автомата, один ключ, огрызок карандаша… Мать дотронулась до карандаша с таким трепетом, словно он до сих пор хранил тепло рук ее дочери. И заскорузлый, чего только не повидавший на своем веку Петрович не выдержал, отвел глаза.

– Мне кажется, все на месте… – пробормотала мать.

– Вы уверены? А для чего вашей дочери был нужен карандаш? Может быть, она носила с собой записную книжку?

– Книжку, – пробормотала мать, проводя рукой по лицу, – книжку… Дома… на столе… я ее там точно видела…

Женщина заплакала, закрывшись рукой, ее плечи дрожали.

– За что, за что, за что… Кому она мешала? Она была такой хорошей… стенографией занималась… Вы вот спрашивали… может быть, ее кто-то не любил… желал ей плохого… Но ее все любили, поймите!

– Кавалер у нее был? Или, может, влюблена в кого была? – осторожно спросил Петрович. Осторожно, потому что черт его знает, как мать относилась к сердечному другу дочери, если тот существовал на самом деле.

– Они даже расписаться хотели, – сказала мать, вытирая слезы платком. В сущности, уже не вытирала, а только размазывала. – Фото его с собой носила…

– Где? – быстро спросил Опалин.

– В кошельке… там, внутри, в отдельном кармашке…

Опера переглянулись. Иван взял кошелек, заглянул во все отделения. Деньги на месте, мелочь на месте… Никакой фотографии нет.

– Тут только деньги, – сказал Иван.