Москва, 1941

Все прошло в установленные сроки, и 15 сентября начальник Управления НКВД по г. Москве и Московской области старший майор государственной безопасности Журавлев доложил: «Всего за два дня отправлено 3 эшелона с переселяемыми в количестве 7384 человека. Переселение лиц немецкой национальности из районов Московской области закончено». Через пять дней заместитель наркома внутренних дел СССР комиссар госбезопасности 3-го ранга Б. З. Кобулов уточнил результаты операции. «На 20 сентября с. г. арестовано 1142 человека и переселено 8449 человек, в том числе из г. Москвы – 3524 человека и районов Московской области – 4925 человек». Из Москвы предполагалось переселить еще 356 человек, которые должны были быть отправлены 22 сентября. В столице было оставлено 1620 человек «лиц немецкой национальности», из них «а) лиц, главы семей которых не являются немцами по национальности, – 912 человек; б) в связи с преклонным возрастом и инвалидностью – 364 человека; в) членов семей красноармейцев, не вызывающих подозрения, – 100 человек; г) по оперативным соображениям управлений НКВД СССР и УНКВД по г. Москве и Московской области – 97 человек; д) крупных специалистов (по просьбе наркоматов) – 147 человек. Скрылось от переселения 10 человек, приняты меры к их розыску».

Лору Беленкину и ее маму, немку, оставили в Москве. Они не подлежали вывозу сразу по двум пунктам – глава семьи был еврей и находился в Красной Армии. Однако многих ее знакомых высылка не обошла стороной: «Выслали семью Мили Шульц, учившейся в соседнем классе, – какой-то далекий предок ее отца был из немцев Поволжья; ни она, ни ее родители даже не знали ни слова по-немецки. Выслали в Казахстан после месяца учебы на нашем курсе Луизу Мюллер – тоже такую же “немку”; выслали, дав всего сроку на сборы 24 часа, всех маминых знакомых старушек, гулявших когда-то с детскими группами на Сретенском бульваре. Им всем было уже лет под 70, все были вдовы, и они были в полной растерянности, – не знали, куда ехать, денег у них тоже не было, и они срочно предлагали за бесценок свои вещи. Мама купила у одной из них фарфоровый чайный сервиз. Все просили маму взять на хранение некоторые дорогие для них вещи, но мама отказалась – ведь мы сами не знали, что нас ждет. Но нас не тронули, – несмотря на то, что мама до войны очень часто переписывалась с Анни. Очевидно, к нам было иное отношение, так как папа был на фронте». 17 сентября она записала в дневнике: «В институте встретила Зину и она – очень нетактично! – призналась мне, что они накануне все заходили (…) проститься! Они думали, что нас как немцев тоже высылают».