Москва, 1941

Дезорганизованные подразделения 690-го стрелкового полка задерживали и собирали уже северо-восточнее Волоколамска для организации обороны на фронте Горки, Ченцы.

По мнению генерал-лейтенанта Маландина, который разбирал причины сдачи Волоколамска, виноватых было много: «Командир 69 °CП Капитан Семиглазов и Комиссар полка Батальонный Комиссар Денисенко утеряли управление полком, мер восстановить порядок в полку не предприняли и не пытались задержать противника на южной окраине города или организовать уличные бои в Волоколамске». Но в сдаче была и вина командира 316-й дивизии Панфилова, который поставил на столь важном направлении малоустойчивый 690-й стрелковый полк, а также Военного совета 16-й армии, который не предпринял необходимых мер для укрепления этого направления и не выделил резервов, например, конницы Доватора, которая в это время находилась на спокойных участках фронта.

Впрочем, стоит отметить, что к моменту штурма Волоколамска от 316-й стрелковой дивизии не осталось и половины. Если ее первоначальная численность составляла 11 347 человек, то на 25 октября 1941 года в составе 1077-го стрелкового полка оставалось 2 тыс. человек, в составе 1075-го стрелкового полка 700, в составе 1073-го стрелкового полка – 800. 690-й стрелковый полк имел тысячу штыков.

Примерно в это же время 10-я танковая дивизия вермахта пробилась через Рузу в северо-восточном направлении к Петровскому и Скирманову и чуть было не перерезала Волоколамское шоссе. Однако ее тылы застряли в грязи. Наступление забуксовало, танки превратили в огневые точки, образовав «Скирмановский выступ».

Проводить активные действия стало практически невозможно, обе стороны стали ждать морозов, которые должны были сделать дороги проезжими.

Московская паника

Прорыв Можайской линии обороны и возможное появление немецких передовых отрядов в Москве привели к так называемой «московской панике». На наш взгляд, этот термин не совсем верен. Это была не столько паника, сколько потерянность в жестких условиях войны, когда большое число москвичей оказались предоставлены сами себе. Весь ранее существовавший уклад их жизни, главное место в котором составляли работа и трудовая дисциплина, возможность уголовного наказания за опоздание на 20 минут, собрания, читки и политическая работа, в один момент исчез. Наступил момент безвластия, которое продолжалось всего 1–2 дня, но это было настолько необычно для Москвы, что запомнилось очень многим и получило название «московской паники» и «московского позора».

Возник вакуум, в котором каждый повел себя так, как ему подсказывало сердце и долг. Кто-то пытался спасти себя и свою семью, кто-то рвался защищать столицу, кто-то смирился с предстоящей жизнью в оккупации, кто-то был готов бороться, а кто-то, напротив, ждал прихода «освободителей».

Но власть очень быстро опомнилась, и жизнь моментально вошла в свою, можно сказать, обычную колею. Снова заработали заводы и фабрики, тысячи москвичей отправились на строительство оборонительных сооружений в ближайшие пригороды столицы. Но «осадочек остался». Остался он на всех уровнях – от рядовых жителей столицы до высшего партаппарата. День 16 октября очень быстро и резко выявил, кто чего стоит.