Москва, 1941

«В сущности, с минуты на минуту ждали немцев. Всем рабочим и служащим давали расчет – больше, правда, на бумаге – денег было мало», – так вспоминает эти дни Ирина Краузе. «У нас в институте тоже бесперебойно раздавали справки, трудовые книжки, дипломы – все, кроме денег… Там уже стояла безнадежная очередь, но я была принята прямо в середину нашими девочками. Конечно, много трепали языком. Дальновидная Нелли больше всего в жизни боится вопроса в будущей анкете: почему вы остались у немцев? Ольга дожидается момента, чтобы тихо уничтожить комсомольский билет, и подлизывается ко мне, “арийской девушке”. Бедняжку Тамару напугали услужливые подруги, охая над ее еврейством».

Все ждали выступления «отцов города» Щербакова или Пронина, но они молчали. Молчал и Сталин. В условиях этого зловещего молчания даже незначительным деталям придавали зловещее значение, что только разогревало панические настроения. «Сегодня [18 октября] в 6 утра Москва была потрясена необычайным событием: когда объявили передачу последних известий (утренний выпуск), то вдруг вместо сообщения Информбюро раздался авиамарш. Мы все обалдели, и не узнали сразу музыки. Когда опомнились, то решили, что это какой-то условный сигнал. А по квартирам поползли слухи: 1) играли фашистский гимн «Хорст Вессель», немцы в Москве; 2) играли авиамарш – это сигнал об уходе наших войск и авиации… Что-то страшное стряслось, и никто ничего не объяснил, а после марша два раза подряд передавали последние известия», – недоумевал Михаил Воронков. «Тикай-марш», который многие считали условным знаком, прозвучал вместо последних известий еще раз 28 октября. Кстати, в этот день на Москву обрушились особенно тяжелые бомбардировки.