Москва 1979

Он осмотрел стену, пуля вошла неглубоко, даже не пробила насквозь слой сухой штукатурки. Гончар поковырялся лезвием перочинного ножика в стене, доставая кусочек еще теплого свинца. Вторая пуля попала в косяк двери, эта вошла глубже, сильно деформировалась, превратившись в лепешку. С ней пришлось повозиться лишние пару минут. Когда Гончар закончил, Галя была еще жива, она открыла глаза и смотрела на него внимательно, часто смаргивая, словно хотела надолго запомнить. На ее глазах выступили слезы, темными разводами растеклась тушь, стало казаться, что у Гали синяки на лице. Гончар топтался на месте, проклиная себя за нерешительность.

Галя застонала, глубоко вздохнула и перестала дышать.

Гончар нашел на полу две свои стреляные гильзы, сунул их в карман. Захватив камеру, выскользнул из квартиры, захлопнув дверь, спустился вниз по лестнице, чтобы не столкнуться в лифте с кем-то из жильцов. В подъезде было тихо, он вышел в пустой двор, сел в подъехавшую машину и сказал:

— Эта сумасшедшая баба начала стрелять. Переступила порог и… Достала из сумочки наградной пистолет отца, и стала стрелять. Слова не сказала. Бах-бах… Я выстрелил в ответ и убил ее. На месте, одним попаданием.

Сидевший за рулем дядя Гена только крякнул и покачал головой. Иван Иванович потер ладонью лоб и тихо спросил:

— Что будем делать?

— Надо ехать к начальству, — ответил Гончар. — Блин, ну и дела…

* * *

Пол с Борисом сидели за столиком в ресторане и листали меню. Это был довольно большой полутемной зал, освещенной оставалась только эстрада, на которой разминался небольшой оркестр. Пахло сандаловым деревом и дорогим табаком. Официанты, одетые в бархатные бордовые куртки, расшитые золотой тесьмой, были элегантны и почти незаметны. Карта вин поражала воображение неподготовленного человека, здесь были французские вина и даже импортная водка. Борис сделал заказ, попросив, чтобы с рыбной и мясной закуской поспешили, — они голодны. Официант порекомендовал армянский коньяк двенадцатилетней выдержки и назвал цену.

— Выдержим, — кивнул Борис. — Скорее несите.

Пол молча показал пальцем на столешницу, затем прикоснулся к уху. Он спрашивал, прослушивает ли КГБ столик, где сидят иностранцы. Борис молча кивнул. Принесли коньяк и закуску, они выпили. Борис сказал, что русские рестораны совсем не похожи на американские. За океаном ресторан — даже самый изысканный, — это всего-навсего место, где люди едят и пьют. Туда ходят семьями, завтракать и ужинать. Ресторан в СССР — нечто другое, место распутного развлечения, грехопадения. Здесь редко увидишь семейные пары. Люди приходят, впрочем, тут без очков видно кто и зачем сюда приходит, можно просто оглянуться, посмотреть на эти лица, и все понятно без слов.

В Москве можно попасть в любые рестораны, — но не сразу, — захотел и пришел. В самые неприступные надо записываться за месяц, например в "Прагу", в другие, например, в "Арагви" — за неделю, в рестораны попроще просто люди стоят в очереди, суют пятерку швейцару, чтобы пустил, и пятерку метрдотелю, чтобы нашел место за столиком. Но есть один ресторан, посидеть в котором простой человек, да и непростой, не сможет. Вот этот самый ресторан. Почему так, — Пол скоро поймет.

Через полчаса оркестр исчез, заиграла музыка в стиле диско, на сцену высыпали девицы в разноцветных полупрозрачных накидках, прошитых золотой ниткой и сапожках выше колен. Они попрыгали, повертелись и вдруг сбросили накидки. Мужчины в зале отодвинули тарелки и стали смотреть на сцену. Девушки не рождали сильных эмоций, — похожи одна на другу, плоские, худосочные и жилистые, как крестьянские лошадки.

— Это единственное место в Советском Союзе, где показывают стриптиз, — сказал Борис. — Поэтому сюда почти невозможно попасть. И это здание, и этот кабак — построил американец Арманд Хаммер. Задумайся: единственное гнездо разврата на всю страну построено на американские деньги.

— Ты рассуждаешь, как большевик.

Борис хотел что-то ответить, но засмеялся.

* * *

Они вышли на воздух уже ночью, на улице симпатичная женщина спросила, не желают ли мальчики отдохнуть в хорошем месте. Услышав "нет", пропала в темноте. Они двинули вниз к набережной. Шли темными переулками, когда останавливались, Пол вытаскивал из сумки с фотоаппаратурой бутылку крымской мадеры, купленную в ресторане, делал глоток из горлышка и протягивал бутылку Борису. Вечер был теплый и ясный, высыпали звезды, ни машин, ни людей не видно. Только следом увязался подгулявший гражданин с толстым портфелем, на ходу он разговаривал сам с собой, задавал вопрос и отвечал. Иногда он пропадал в темноте, но издали были слышны его нетвердые шаги и глухое бормотание. Потом он грянул солдатскую песню, но быстро выдохся и вскоре совсем пропал.

Они вышли на пустую темную набережную, повернули в сторону Кремля. Ветер совсем стих, вода стала ровной, в ее темноте отражались редкие фонари.

— Ну и нажрался же я, — сказал Пол. — Давно я так не нажирался… Но сейчас мне легче.

— Дыши. Чувствуешь какой чистый воздух? Днем такого нет.