Москва 1979

Окна темные, без света, но над трубой клубится серый дымок, — значит, кто-то в доме есть. Широкая улица, разбитая лесовозами, раскисла от дождя. Гончар некоторое время раздумывал, что делать. Ситуация простая. И решение должно быть простым, — тут мудрить не надо. Осипов сосед. Увидел дым, пришел спросить, кто в доме обосновался, может, чужие. Интересно, что ответит Борис Зотов. Гончар внимательно посмотрел на Осипова, — да, в своей рабочей куртке, покрытой россыпью мазутных пятен, ватных штанах и толстой фуфайке, он похож на местного деревенского мужика. Гончар поставил задачу и спросил, есть ли вопросы. Осипов проверил пистолет, закурил. Он постоял, надел кепку и вышел за порог.

В эту минуту Гончар почувствовал беспричинное волнение, почему-то захотелось окликнуть и вернуть этого высокого дядьку, немногословного и простого, и пойти самому. Из окна было видно, как Осипов переходит дорогу, вот он толкнул калитку, поднялся на крыльцо и постучал. Правая рука в глубоком кармане куртки.

* * *

Похороны преступного авторитета Игоря Морозова собрали много народу, на кладбище было не протолкнуться. Для поминок арендовали ресторан в пригороде Москвы. Но Олег Пронин, ближайший друг и помощник покойного положенца, и еще пять человек дождались окончания отпевания в церкви и сразу ушли, даже не присутствовали на погребении. Они сели в две "Нивы" и поехали в деревню Успенское, — путь неблизкий, надо было торопиться. На трассе, уже в Карелии, они посадили в машину местного парня, некоего Наума, который должен был показать дорогу.

Добирались окольным путем, в объезд. Прибыли в сумерках, загнали машины в лес, вытащили из багажника два ящика консервов и спальные мешки, к дому подобрались сзади, сломали замок и вошли. Сразу стало ясно, что Борис Зотов здесь пока не появлялся. Дом оказался большим, но сырым, запущенным. Вечер просидели впотьмах, свет включали пару раз, возле окон старались не курить, чтобы с улицы не видно было. Но печь пришлось истопить, иначе в холодном доме можно до смерти замерзнуть. Разговаривали мало, в основном о Зотове, приедет он или нет. Как ни крути, — вероятность есть. Не случайно же выпала бумажка с этим адресом.

В Москве навели справки. Оказалось, что дом принадлежал родственнице женщины, с которой Зотов когда-то состоял в близких отношениях. Эту бабу Антонину Чаркину в городе найти не удалось, на ее московской квартире на звонки никто не отвечал, на работу она последние дни не приходила и не звонила, сослуживцы не знали, куда она пропала, где ее искать. Единственный столичный родственник, двоюродный брат, школьный учитель математики, — тоже ничего не знал.

С Борисом Зотовым — ситуация совсем странная, запутанная. Ползли слухи, которые позднее подтвердились, что его жена Галя убита, а сам он исчез, как сквозь землю провалился. И кажется, — он первый подозреваемый. Один мент, подполковник из ГУВД Москвы, слил информацию, что Бориса ищут за убийство жены. А он где-то прячется, возможно, уже не в Москве. Если сопоставить все факты, можно сделать вывод, что Борис бежал вместе с этой Антониной Чаркиной, бывшей любовницей, и теперь со дня на день наверняка объявится в Успенском. Пронин решил не дожидаться новостей в Москве, а выехать на место.

Утром дом опять выстудился, но с печью решили обождать до вечера. Сели вокруг длинного самодельного стола, перекусили, попробовали перекинуться в буру, но не пошло. Включили транзистор, слушали музыку и московские новости, ждали. Вадим Агапов, он же Резаный, остался за столом, он раскладывал пасьянс, улыбался каким-то своим мыслям и поглаживал бороду, скрывавшую шрамы на шее и щеке. Иногда он посматривал в окно и снова принимался за карты. Резаный думал, что Борис сюда не явится. Он наверняка заметил, что потерял бумажку с адресом. Если у него и были планы залечь здесь на дно, то он наверняка хорошенько об этом подумал и поменял решение, — верх взяла осторожность. И выбрал какое-то другое место, поспокойнее и подальше.

Но Резаный не высказывал вслух эти мысли. Ему уже пару раз напоминали, что тем вечером, когда на съемную квартиру заявился Борис и запросто положил несколько человек из своей пушки, — он, Резаный, не оказал сопротивления. Сидел на своем стуле, вжав голову в плечи, и смотрел, как убивают друзей. С другой стороны, — это любому дураку понятно, — что он мог сделать голыми руками против ствола? Ну, пристрелил бы Резаного этот псих, неужели кому-то стало от этого лучше, легче на душе? Никто из парней вслух его трусом не назвал, но это несказанно слово "трус", оно было где-то рядом, совсем близко, словно в воздухе висело. Не хотелось, дать повод, чтобы его сейчас заподозрили в малодушии. Поэтому Резаный хранил молчание и перекладывал карты.

Оторвался от своего занятия, посмотрел в окно и присвистнул. От дома через дорогу в их направлении шагал какой-то долговязый мужик в синей рабочей спецовке и кепке.

— Глядите, — сказал Резаный. — Идет какой-то хмырь.

— Местный алкаш, — сказал кто-то. — На бутылку не хватает. Скажет: добавьте рубль.