Москва 1979

Это был красивый мужчина, с каштановыми вьющимися волосами, точеным лицом и пронзительно синими ясными глазами. Дело немного портил глубокий шрам на лбу и похмельная отечность лица. До двадцати семи лет Николай числился студентом какого-то института, потом его то ли выгнали, то ли сам ушел. И чем занимается — неизвестно. О нем в семье почти никогда не говорили. Если в доме появлялся Николай, значит, — быть неприятностям. Он просто так никогда не приходил, только с какой-то просьбой, чаще всего просил денег или еще что-то, — к семейным тайнам Бориса близко не допускали, да он в эти тайны и не лез. Вот и сейчас Николай ждал, когда отец примет душ и переоденется с дороги. Борис вышел, постоял на крыльце, дождь перестал, потянуло ветерком. Он спустился вниз по ступенькам, вышел на дорогу и прошелся по асфальту. Было тихо, людей не видно, ветер свежий и приятный. Пахло близкой осенью, грибами и дождем.

Борис побродил и вернулся, когда прошел час с небольшим. Он был немного голоден, но ужин уже подали. На веранде не было ни души, теща куда-то пропала, и Николай ушел. Справа широкий длинный стол, сервированный белыми тарелками с золотыми ободками. Супница, закрытая крышкой, плошка с помидорами и огурцами, тарелка с селедкой и запотевшая литровая бутылка "Столичной", экспортный вариант. В коридоре никого не видно. Борис взял номер "Огонька", сел на стул возле двери и стал лениво переворачивать страницы, дожидаясь, когда появится Клавдия Ивановна и позовет к столу. Но никто не шел.

Вдалеке слышался какой-то шум, не сразу разберешь, что это голос Вадима Егоровича. Кажется, он с кем-то разговаривает по телефону из своего кабинета. Были и какие-то другие шумы, чьи-то шаги в темноте коридора, звяканье посуды. Небо снова нахмурилось, потемнело. Борис сидел в полумраке, не зажигая света, прислушивался. Он чувствовал себя здесь чужим человеком, никому не нужным, лишним. По крыше забарабанили крупные дождевые капли. Ударил далекий гром, и дождь застучал с новой силой.

Голос затихал, — и становилось слышно, как ходят механические часы с кукушкой, висевшие на противоположной стене. Снова загудел голос Шубина, он дорос почти до крика, но оборвался, и стало тихо. Скрипнула дверь, из темноты коридора на веранду вышел Николай. Он смотрел себе под ноги, будто что-то потерял. Лицо с правой стороны было красное, будто обожженное кипятком, под носом кровь. Он опустил голову, подошел к вешалке, снял нейлоновую куртку и снова повесил. Развернулся, вошел в коридор, зажег свет в ванной.

Теперь был слышен звук льющейся из крана воды. Из темноты коридора появилась Клавдия Ивановна, вытирая слезы салфеткой, она хмурилась, смотрела в сторону. Включила тусклый светильник под потолком. Снова вышел Николай, лицо вымыто, волосы расчесаны, он прижимал к распухшему носу платок, левый глаз заплыл. Клавдия Ивановна подошла к сыну, обняла, что-то зашептала в ухо, но тот освободился, натянул нейлоновую куртку. Быстро спустился с крыльца.

Борис встал со стула, выглянул за окно, он видел, как от дачи в сторону дороги уходил Николай. Лил дождь, быстро темнело. Хотелось догнать, Николая, что-то ему сказать… Но что тут скажешь.

* * *

Вадим Егорович, одетый в тенниску на трех пуговицах и легкие брюки, вышел к ужину позже обычного, он сказал Борису, чтобы наливал. Выпили несколько рюмок "Столичной", поели молча, только иногда обменивались короткими репликами. После водки и котлет с вареной картошкой и свежими овощами Шубин как-то обмяк, разрумянился и повеселел. Он поднял до уровня груди правую ладонь, расставил пальцы, довольно короткие, поросшие волосами. С внешней стороны ладонь распухла, большой палец в основании отек, сделался каким-то желто-зеленым.

— Да, послал мне Бог сына, — сказал он. — Сколько бил эту сволочь, — ему хоть бы что. На ночь привязывает к разбитой физиономии бодягу, разведенную подсолнечным маслом. А утром встает, — будто ничего не было. Где он?

— Уехал в Москву, — сказал Клавдия Ивановна.

— И пусть катится, хорек вонючий. Один раз я палец сломал, когда дал ему в морду. Вот и сейчас. Видишь, отекло?

Борис кивнул.

— Ты "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына читал? — без всякого перехода спросил Шубин. Он не дожидался ответа, наверное, подумал, что правды все равно не услышит.

— "Один день Ивана Денисовича" читал, — соврал Борис.

— "Один день" — жидковат. Работают зеки, кладут кирпичи… Скучно. И в чем тут новизна? А вот "Архипелаг" — вещь занятная. Видная работа. С первых строк понятно, что автор провел настоящее исследование, разобрался в проблеме. А не из пальца высасывал. Видно, что сам сидел и на своей шкуре понял, что такое зона. Да, такая проза производит впечатление. Я начал уже давно, но нет времени дочитать до конца. У меня парижское издание. На такой белой, очень тонкой бумаге. Если хочешь возьми, пожалуйста…

Выпили чаю с баранками и вареньем. Шубин поднялся и удалился, даже не взглянув на жену. Борис постоял на крыльце, слушая шум дождя в темноте. Вдруг снова появился Шубин с книгой, молча сунул ее в руки Бориса и ушел спать.

Глава 18