Москва

– Страшно!

– Ничего страшного. Вот вы станете старыми с отвислой кожей. А уйдете с нами – будете вечно молодыми вроде нас.

И мы соглашались. Много нас, одних и тех же, буквально одного возраста, разницей всего в месяцдругой, расселены по разным уголкам того света. Мы встречаемся иногда, но редко. Очень редко.

В основном же зал замирал от ужаса при виде каких-либо невероятных монстров и чудищ или разражался хулиганствующими смешками со свистом по поводу редких, но безумно волновавших тогдашнюю эротически не избалованную, не подготовленную публику, робких объятий и экранных поцелуев. Да, такая вот была чистая, невинная публика. Такие были фильмы! Такими были и мы.

Обычно первое или второе воскресенье месяца, свободные от школы, мы с сестрой вставали затемно.

Тихо перешептываясь, чтобы не разбудить еще спавших, безумно уставших за неделю родителей, одевались и, переступая через расположившихся на ночь на полу близ дверей бабушку и дедушку, тихонько выскальзывали в коридор. Там было непривычно пусто и безмолвно. Соперничающие, дерущиеся, пьющие и совместно веселящиеся соседи пребывали еще в предутреннем, особенно тяжком беспамятстве. Удивительное состояние свободы и прохлады охватывало нас. Быстро, больше для виду и утихомиривания злой совести, умывались, протирая глаза двумя пальцами с двумя же большими каплями воды, покачивающимися на каждом. Не кушая, не выпив даже чашки чая, дружно выскакивали на ледяной открытый морозный воздух. От всегдашней неожиданности мы вздрагивали и замирали, привыкая. Затем, сосредоточившись, сжавшись, пригнув подбородки к продуваемым шеям, преодолевая гигантские утренние снежные заносы и сугробы, почти стелясь параллельно земле и сопротивляясь встречному жесткому ветру, направлялись к Калужской площади. Ныне она значится Октябрьской. Она вся застроена какими-то монструозными гигантскими сооружениями, памятниками, бронзовыми фигурами, заполоняющими ее настолько, что живому человеку протиснуться-то между ними невозможно. Нынче люди по возможности стараются избегать ее, огибая по окрестным боковым улочкам. Вынужденный же оказаться на ней моментально теряется, и если бывает обнаружен, то уже через несколько дней, недель или месяцев и совсем в другом месте, где его совершенно не ожидали. В те же старые времена площадь покрывали мелкие, разнообразно покосившиеся строения. С высоты скромного, совсем даже не гигантского тогдашнего человечьего роста она спокойно проглядывалась во всех направлениях. На ней как раз и находился единственный в местной округе кинотеатр. Он располагался в полуразрушенной, но и в таком половинном своем состоянии возвышавшейся надо всем и вся бывшей церкви. Ходу нам от нашего удаленного дома составляло часа дватри. Немногие черневшие в утренней морозной белизне фигурки, наклонившись головами вперед, стремились в том же самом направлении. Мы поспешали как могли, дабы опередить их в их предполагаемом, явно угадываемом желании опередить нас. Мы ускоряли шаг, но сделать это в рассыпающемся и затягивающем снегу было почти невозможно. Залатанные валенки проваливались в сугробах. Мы топтались на месте, покрываясь потом среди наверченных под легкой шубейкой платков и шарфов. Через некоторое время я начинал безнадежно отставать. Сестра останавливалась и, заботливо-укоряюще глядя на меня, поджидала. Мы снова двигались вперед. Я снова застревал в очередном сугробе. Естественно, логичнее бы ей, оставив меня, поспешить к не видной еще отсюда, но уже явно ощущаемой, знаемой наперед, стремительно разрастающейся очереди. Но она не могла оставить меня одного, заносимого метелью. К тому же тогда повсюду повсеместно бесследно исчезали не то что дети, но вполне взрослые люди. Сестра была не старше меня. То есть мы даже были близнецами, буквально одного возраста с разницей в сорок минут в ее пользу, правда. Может быть, именно эти сорок минут придавали ей ощущение преимущества и старшинства. Она чувствовала ответственность за безалаберного, ослабленного недавней болезнью, глупенького, рассеянного братика. Она останавливалась каждый раз, удивительно терпеливо поджидала меня. Так мы продолжали свой бесконечный путь. Надо было поспешать.