Москва 2042

Выйдя из– за стола, он удивил меня тем, что был не в коротких, как все, штанишках, а в суконных голубых галифе с красными лампасами и высоких хромовых сапогах. На голубом его кителе было много разных орденов, включая самые высшие. Дзержин представил нас друг другу, и я узнал, что передо мной первый заместитель Гениалиссимуса по БЕЗО, Главный Маршал Москорепа, пятижды Герой Москорепа, Герой Коммунистического труда Берий Ильич Взрослый. Берий Ильич обнял меня, как родного, похлопал по плечу, сказал: Так это вы! -и, повернувшись к Дзержину Гавриловичу, спросил, как идет подготовка к моему юбилею. Дзержин доложил, что подготовка идет полным ходом, трудящиеся вступают в соревнование, берут на себя повышенные обязательства, а Редакционная Комиссия готова выпустить массовым тиражом мою книгу, но…

– Вот об этом но мы сейчас и поговорим, – перебил маршал.

Он усадил меня в кожаное кресло, сам сел в другое, а Дзержин устроился на диване.

Прежде всего маршал поинтересовался моим самочувствием и спросил меня, как мне здесь нравится.

Я еще раз осмотрелся и сказал, что, в общем-то, нравится, помещение красивое и просторное.

– Нет, сказал Берий Ильич, – я спрашиваю не о помещении, а вообще как вам нравится у нас в Москорепе?

– И вообще, сказал я, – ничего, нравится. Очень интересно. И погода нравится?

– Да, нравится. Замечательная коммунистическая погода. Солнышко светит, и ни одного облачка.

– Ну да, согласился он. – Лето неплохое. Но облачные периоды, к сожалению, тоже бывают. Мы с ними боремся, но не всегда успешно. Иногда они бывают слишком даже затяжные. Впрочем, без облаков тоже плохо. Жарко. Как вы думаете?

Я сказал, что да, думаю, что довольно жарко.

– Да-да, сказал он, – да, жарковато. Лето для нашего климатического пояса не очень обычное. Конечно, гораздо приятнее, когда солнце светит, но не слепит, греет, но не печет. И растут финиковые пальмы, и девушки в коротких теннисных юбочках кушают пломбир и смотрят на вас влюбленно. Не так ли? спросил он и посмотрел на меня так, будто заглянул в самую душу.

Мне показалось, что я сразу вспотел. Боже мой! Да что же это происходит? Откуда они узнали про мой сон? Ведь я о нем никому не рассказывал, даже Искре. Неужели они при их отсталой технике даже сны умеют подсматривать?

– Кое-что мы все же умеем, – усмехнулся маршал, показав мне тем самым, что способен не только подсматривать сны, но и читать мысли.

– И книги читать умеем, – подхватил Дзержин, – чем и вовсе поверг меня в изумление.

Откровенно говоря, от всего этого мне стало немножко не по себе.

– Конечно, – продолжал маршал, – в реальной жизни не все бывает так, как во сне, не все так легко удается. И коммунизм наш получился не совсем такой, как мы планировали. Маркс нас немного подвел. Ошибся.

– Всего на две стадии, – вмешался Дзержин. Надо отметить, что он чувствовал себя в присутствии маршала совершенно раскованно.

– Ну да, – сказал маршал, – на две. В масштабе всемирной истории это не очень существенно, но для нас ощутимо. Ошибка Маркса состоит в том, что он обещал полное обнищание трудящихся при капитализме, а оно наступило…

– Наступает, – поправил Дзержин.

– А оно наступило, – повторил маршал сердито, – при коммунизме. И конечно, человеку с юмористическим складом ума все это, может быть, даже смешно. У нас есть над чем посмеяться. И над короткими штанами, и над газетой, которая издается в виде рулона, и над нехваткой первичного продукта. Но хорошо ли смеяться над нищими? А? Хорошо?

– Нехорошо, признал я и очень смутился. Но я же смеялся только мысленно.

– Да не только! – возразил Дзержин и покрутил головой.

– Нет, не только, – подхватил маршал и посмотрел на меня пристально. – Вот я. Классик Никитич, хотел с вами поговорить об искусстве. Это очень интересная и безграничная тема. Что такое искусство, для чего оно существует, откуда в нем такая странная и непонятная сила, этого ведь, по существу, никто не знает. Вот вы, насколько я себе представляю, считаете, что искусство является всего лишь отражением жизни. Не так ли?

– Ну да, – сказал я. – В общем-то, примерно так и считаю.

– А это совершенно неправильно! – вскричал маршал и, вскочив с кресла, забегал по комнате, как молодой. – Классик Никитич, я вам вот что хочу сказать. Послушайте меня внимательно. Ваша точка зрения совершенно ошибочна. Искусство не отражает жизнь, а преображает. – Он даже сделал руками весьма энергичные движения, как бы пытаясь изобразить ими преображающую силу искусства. – Вы понимаете, – повторил он взволнованно, – преображает. И даже больше того, не искусство отражает жизнь, а жизнь отражает искусство. Вы вот смеетесь над нашими убеждениями…

– Что вы. Господь с вами, – сказал я поспешно. – Я бы никогда не посмел.