Москва акунинская

«Кто людям жить мешает — прогонят с Хитровки. Если сильно наподличал, могут жизни лишить. Иной раз в наказание выдадут псам, да не за то, в чем истинно перед Обчеством виноват, а велят на себя чужие дела взять, за кого-нибудь из деловых. Так оно для всех справедливей выходит. Нашкодил перед Хитровкой — отслужи: себя отбели и людям хорошим помоги, а за это про тебя в тюрьме и в Сибири слово скажут.

В полицию приговоренного выдавали тоже не абы кому, а только своему, Будочнику, старейшему хитровскому городовому», — излагает «законы» Акунин в «Любовнике Смерти».

Благодаря романам Акунина мы видим все уровни хитровского мирка: «фартовых» воров, «огольцов»-подростков — мелкую сошку преступного мира, нищих, переписчиков, проституток.

Подробно описывать структуру хитровского социума здесь вряд ли стоит. Приведу лишь, опираясь на текст «Любовника Смерти», описания наиболее ярких ее представителей. Местные авторитеты: «Туз — это у фартовых навроде царя-государя, один на всю Москву. Раньше тузом Кондрат Семеныч был, большущий человек, вся Москва его трепетала.

Говорили, правда, про Кондрат Семеныча разное. Что старый стал, ржавый, молодым ходу не дает. Кто и осуждал за то, что в богатстве проживает, и не на Хитровке, как тузу положено, а в собственном доме, на Яузе. И помер он не по-фартовому — от ножа, пули или в тюрьме. На пуховой перине дух испустил, будто купчина какой». «Обчество состояло из «дедов», самых почтенных воров и фартовых, кто с каторги вернулся или так, по старческой немощи, отдел отошел. Они, «деды», любую каверзную закавыку разберут и, если кто перед Обчеством провинился, приговор объявят». Вот «фартовые ребята, отчаянные, кому и смерть нипочем». Тут представители разных воровских «профессий» — «Кольша Штырь (забироха был знаменитый, на Мещанах промышлял)… свои же ребята его на ножи поставили, слам не поделили.

…Яшка Костромской… конокрад. Чистокровных рысаков прямо из конюшен уводил, цыганам продавал за огромные деньжищи. Иной раз в карманах по нескольку тыщ носил… Застрелили Яшку псы легавые, полгода тому»; «Про Князя кто ж не слыхал? Самый рисковый на всю Москву налетчик. На рынках про него говорят, в газетах пишут. Псы на него охотятся, да только когти у них коротки. Хитровка, она своего не выдаст — знает, что с выдавальщиками бывает»… Упыря сегодня называли бы рэкетиром, а в конце XIX в. его способ разбоя была новинкой: «…стрижет лабазников и лавочников. Таких деловых «доильщиками» прозвали. Хочешь, чтоб лавка цела была, чтоб врач санитарный не цеплялся и псы не трогали, — плати доильщику мзду и живи себе, торгуй. А кто не хотел платить, на себя надеялся или так, жадничал, с теми всякое случалось. Раньше так кровососничать не заведено было».

Стать своим в этом мире пытается Сенька Скориков, попадающий поначалу в разряд начинающих «огольцов». Это о таких, как он, его приятели Проха и Филин, его «подруныса» Ташка писал Гиляровский: «…рожденные и выращенные здесь же подростки-девочки и полуголые «огольцы» — их кавалеры.

«Огольцы» появлялись на базарах, толпой набрасывались на торговок и, опрокинув лоток с товаром, а то и разбив палатку, расхватывали товар и исчезали врассыпную» («Москва и москвичи»).

«Тырить Сенька научился быстро. Дело легкое, веселое.

Михейка Филин «карася» высматривал — человека пораззявистей — и проверял, при деньгах ли…

Дальше Скорик вступал. Его забота, чтоб «карась» рот разинул и про карманы позабыл. На то разные заходцы имеются. Можно с Филиным драку затеять, народ на это поглазеть любит. Можно взять и посередь мостовой на руках пройтись, потешно дрыгая ногами (это Сенька сызмальства умел). А самое простое — свалиться «карасю» под ноги, будто в падучей, и заорать: «Лихо мне, дяденька (или тетенька, это уж по обстоятельствам). Помираю!» Тут, если человек сердобольный, непременно остановится посмотреть, как паренька корчит; а если даже сухарь попался и дальше себе пойдет, так все равно оглянется — любопытно же. Прохе только того и надо. Чик-чирик, готово. Были денежки ваши, стали наши.

Бомбить Сеньке нравилось меньше. Можно сказать, совсем не нравилось.

Вечером, опять таки где-нибудь поближе к Хитровке, высматривали одинокого «бобра» (это как «карась», только выпимши). Тут опять Проха главный.

Подлетал сзади и с размаху кулаком в висок, а в кулаке свинчатка. Как свалится «бобер», Скорик с Филином с двух сторон кидались: деньги брали, часы, еще там чего, ну и пиджак-штиблеты тоже сдергивали, коли стоющие…

Слам продавали сламщикам из бунинской ночлежки… При хорошем хабаре, тогда шли пить вино в «Каторгу» или в «Сибирь». После полагалось идти к лахудрам (по-хитровски — «мамзелькам»), кобелиться» («Любовник Смерти»).