Москва – Багдад

С побега молодой семьи Диляковых в Багдад началась данная книга. Повторно описывать его нет надобности, а лучше с того места продолжить рассказ, напомнив, что в июле 1915 года у молодоженов родилась дочь, которую Павел Емельянович, помня отцовские легенды о Пушкине, назвал Людмилой — в честь одной из героинь русского гения. А 2 августа 1919 года (20 июля по ст. стилю) родился сын, названный Борисом в честь первого русского святого — Бориса Владимировича. Собственно, Глеб Гордеевич, дед Павла Емельяновича, тоже был назван в честь первого русского святого — Глеба Владимировича, брата Бориса.

Пока чета Диляковых с детками добиралась до Багдада, помня страшную бессонную ночь, когда им пришлось отбиваться от банды махновцев, они радовались, что остались целыми да невредимыми. В них еще бурлили те эмоции, те проблемы, которые с каждым шагом отдалялись от них. Им жалко было оставшегося в Славгороде товара... Но потом они подумали, что товар не на улице брошен, а сложен в доме. Это их успокоило. Вдруг Агриппина Фотиевна сможет продать его — если не непосредственным заказчикам по оптовой цене, так малыми порциями на местном рынке. Это еще и лучше будет. Товар долгосрочный, может годами храниться, так что перепадет ей копейка для прожитья. Вот она чуток отойдет от своей очередной простуды, поднимется... Авось до родни в Александровск достанет... Не одна ведь осталась, а с Порфирием, а он все-таки парень, на девушек уже засматривается.

Постепенно они успокаивались, от них уходила тревожная атмосфера опасного этапа жизни, переговоренного и перетертого в мыслях, отодвигающегося в бездонное прошлое. Павел Емельянович всеми своими ощущениями возвращался домой, а на Александру Сергеевну накатывал новый мир — цепкий и жаркий, оранжевый по цвету, овитый флердоранжевым ароматом. Почему-то с первого раза, как она заметила и осознала его отличия, он показался ей непрозрачным, слишком пряным и ярким, огненным, лишенным русской синевы.

— Ой, Павел, не по мне эти пылающие краски, — вытирая лицо, проговорила Александра Сергеевна на подъезде к Багдаду.

— Это цитрусовые отсвечивают, Саша. Очень ароматные.

— Душно тут.

— Дома легче будет, — пообещал Павел Емельянович, — там Тигр рядом, большая река.

Конечно, дома их не ждали. Не будь старая Сара и ее дочери так привычны к огорчениям, так просто впали бы в ступор от неприятной неожиданности. Ведь появление Павла тут, да еще со всей семьей, означало одно — что его не приняла Россия. Неужели завещанное ее мужем дело, которым питались два поколения его предков, которому он посвятил свои помыслы, которое было смыслом жизни самого Павла, не будет исполнено?! Это невозможно! Этого не должно быть никогда! Мужчины их рода не брались за непосильные для них дела.

— Сынок, почему я вижу тебя здесь? — подняв руки с намерением обнять его за лицо, пошла навстречу мать. — Что случилось? Где ты ошибся?

— Здравствуй мама, — Павел дал себя обнять и поцеловать. — Не волнуйся. Я не ошибся. История ошиблась — она напустила на Россию революцию.

— Революцию... — растерянно произнесла мама Сара, когда они зашли в дом и присели друг против друга. — У нас тоже все поменялось, сынок. Эта война привела к такой буче... Ты уезжал, так она уже разгоралась. Помнишь?

— Как не помнить, мама?! Конечно, помню...

— Так вот Германия и Англия спорили, спорили, кто будет тут хозяйничать, да так миром и не договорились. Теперь Англия нас оккупировала! Прямо взяла да и устроила из нас свою колонию. Всю власть забрала себе, арабов выбросила из кресел. Но радоваться нечему, она подмазывается к местным богатеям, чтобы те ее поддерживали. Вот для этого англичане провели земельную реформу. Теперь всем жить стало хуже.

— Да, я читал про это в русских газетах... — наклонил голову Павел Емельянович, — нас это пока не затрагивает...

— Как же нет?! Люди уже не хотят лечиться. У них нет денег, им выгоднее тихо умирать... Разве это не затрагивает?

— Там какая-то возня с землями крестьянских общин... — сказал Павел Емельянович. — Никак не договорятся, за кем их закрепить, — он по-восточному вскинул руки вверх, выражая возмущение. — Я это имел в виду. А то, что усилилась эксплуатация крестьян и ухудшилось положение горожан, это, ты права, скажется на нас.

— Ай, какую дочку ты мне привез... Это Саша? — Сара распростерла руки, повернувшись к невестке, которая все это время тихо сидела в углу комнаты, покачивая на руках младенца: — Дочка, эта вилла твоя! Положи младенца на диван, пусть руки твои отдохнут. И внуки мои, ай да радость какая...

Александра Сергеевна оглянулась на входную дверь комнаты — то ли дворца, то ли замка, то ли особняка, хотя свекровь назвала жилище виллой — и вдруг ее пронзила мысль, что Павел Емельянович стремился к ним, ибо хотел слиться с Россией. А она совсем не мечтала, даже не предполагала оказаться здесь, так далеко от дома. Зачем ей эти невиданные места? Сколько она выдержит в этом плену, где воздух не обнимает человека ветерком, а сковывает пеленами? То, что ее пребывание в Багдаде будет временным, она уже не сомневалась.