Москва – Багдад

— Пагубное пристрастие — это зависимость человека от чего-то внешнего, что дает ему сильное, но кратковременное удовольствие, которое затем превращается в привычку. Поскольку ваше счастье зависит от вас самих, то никакой внешний источник не способен поддерживать его постоянно. Понимаете? — после обследования начал объяснять врач.

— Кажется, да, — озадаченно хмурился Глеб Гордеевич.

— Рано или поздно вы будете болезненно разочарованы и не удовлетворены. Испытывая страдание и нехватку радости, но не зная другого средства спасения, вы все равно будете снова и снова прибегать к своей пагубной привычке, надеясь, что ее продление или учащение по времени, усиление по интенсивности или увеличение по количеству вернет вам искомое счастье. И выхода из этого круга нет.

— Что же мне делать?

— Что делать... — повторил уважаемый эскулап. — Скажите, неужели никто из семьи не заметил в вас склонности к... к воровству?

— Не знаю, никто ли... — неуверенно сказал Глеб Гордеевич, болезненно морща лоб. — Господи, как трудно об этом говорить... Мама... Она как-то дала мне понять, что знает... Нет, вслух она ничего не сказала! Но однажды посмотрела так, что я все понял...

— И что было дальше? Ваши отношения изменились?

— А как вы думаете? — невольно воскликнул больной. — Хотя бы уже тем, что я стал избегать ее. И она это заметила. Вот тогда и заговорила, мол, сынок, я же никому не скажу. Каково?! Я чуть не умер со стыда!

— И что вы ответили?

— Я маму очень люблю и не могу грубить ей... Вот и признался, что эта болезнь прицепилась ко мне после смерти отца. И сказал, что если она еще раз намекнет о ней, я покончу с собой.

— Надо было попросить ее, чтобы она как-то прикрывала вас...

— Теперь она не намекнет, конечно, но ведь другие могут заметить.

— Вот тут мать и понадобится вам, ее помощь, — увещевал Глеба Гордеевича врач.

— Ну что вы такое говорите?! Я и так поставил ее в невозможное положение. Что ей делать прикажете после моего признания? Ждать, пока другие сами заметят мое воровство и закрывать им рты после этого или предать меня, придать огласке мой позор и предупредить их заранее? Понимаете? Я вижу, что она растеряна, а тем временем сам остановиться не могу... И как мне жить?

— Лучше всего примениться к своей болезни, понять ее и руководить ею. Но вам нужен человек... помощник...

— Вы хотите сказать, что постепенно все будут узнавать о моем пороке, а мой помощник должен будет улаживать дела, чтобы не поднимался скандал?

— Да, что-то вроде этого.

— Тогда лучше не жить, доктор. Поймите, я не боюсь смерти и легко бы расправился с собой. Без меня даже дела семьи не очень пострадают. Но у меня пока что нет наследника. Я недавно женился... Да и дом я не достроил. Его тоже надо закончить. Значит, вы ничего не можете предложить? Вы упомянули о руководстве болезнью...

— Могу, конечно. Но... пока что не вижу надобности в кардинальных мерах. Пока что поддержим вас успокоительными снадобьями. Регулярно их пить не надо. Но как только почувствуете приближение приступа, так сразу надо будет мчаться домой и принимать их. Какое-то время они помогут снимать остроту приступов. Но и сила воли не отменяется, она остается главным фактором борьбы с недугом... Вот это я и имел в виду.

— Я согласен принимать что угодно. Мне бы только сына дождаться. А эти лечебные снадобья не повлияют на него, на ребенка?

— Если вы не будете откладывать с его зачатием, то не повлияют, — усмехнулся врач. — Правда... извините... не повлияют только в физическом смысле.

— Что это значит? Вы что-то недоговариваете.

— Вы же приехали консультироваться о своем здоровье, а не о будущих детях... Но если уж вы заговорили об этом, то я должен вас огорчить...

— Что такое, в чем дело? — с нотками восточного высокомерия заволновался Глеб Гордеевич.

— Ваше пристрастие... оно имеет свойство передаваться потомкам. К сожалению. Если не детям, то внукам. По сути, если честно сказать, то... вам лучше не иметь детей, прервать род.

— Неужели это правда? — прошептал потрясенный Глеб Гордеевич, бледнея и покрываясь испариной. — Есть ли моя вина в этом?

— Лично вашей вины нет, — успокоил его лекарь. — Но... так сказать, создавая дискомфорт в лоне семьи вы, конечно, будете чувствовать подобие вины.

Глеб откинулся на спинку кресла и с усилием тер лоб, как будто пытался таким образом добраться до решения всех проблем.

— Я потрясен... Но за что именно мне ниспослано такое бесславие?