Москва дворянских гнезд. Красота и слава великого города, пережившего лихолетья

Насчет глупца, вельможи злого,
Насчет холопа записного,
Насчет небесного царя,
А иногда насчет земного.

В начале прошлого века пользовались известностью и музыкальные вечера хлебосольного хозяина, на которых бывали все заезжие знаменитости. В 1812-м дом сгорел. Обгоревший его остов, с заколоченными проемами окон, простоял более полувека, пока в 1870 году не был куплен с торгов купцом Степановым. Новый хозяин оборудовал часть здания по улице для Яхт-клуба, а по переулку – под квартиры; с 1878 года здесь разместился Политехнический музей. Именно тут изобретатель П. Н. Яблочков произвел свои выдающиеся опыты, завершившиеся созданием электрической лампочки. Позднее дом перешел в военное ведомство.

На противоположной стороне улицы, несколько вверх по ней – Музей Пушкина, размещенный в одном из самых красивых домов Москвы. О нем как о создании Афанасия Григорьева я уже писал в очерке, посвященном этому архитектору, и здесь мне хочется сообщить лишь несколько дополнительных штрихов.

Дом имеет свою длинную историю. Он был построен вскоре после московского пожара, в 1817 году, гвардии прапорщиком Александром Петровичем Хрущевым на месте сгоревшей усадьбы князя Барятинского. От прежних построек сохранились до нашего времени длинный флигель по переулку, службы и остов дома. Новый владелец насадил сад с цветниками, куда вела двойная каменная лестница, существующая и сейчас, а угол ограды, отделявший владение от улицы и Чертольского переулка, украсил изящнейший павильон в стиле ампир. На месте входившей в ансамбль церкви Нерукотворного Спаса выстроена в наше время школа, сильно исказившая его общую композицию. Впритык к школе со стороны Чертольского переулка стоит небольшое здание с толстыми стенами и редкими крошечными проемами окон – это остатки жилых палат, воздвигнутых еще в XVII веке Салтыковыми. Сколько эпох прошло перед ними за эти триста лет! По ступеням крутой лестницы поднимались гости боярина, не то хозяин, стоя тут, глядел, насупившись, как съезжает со двора золоченая колымага с его женой, отправившейся на богомолье в сопровождении гайдуков и скороходов, а нынче на них резвится школьная детвора, не ведающая страха перед боярами и докуки длинных церковных служб…

В 1863 году дом купил богатый помещик, штабс-капитан Селезнев, потомки которого в 1910 году пожертвовали свое владение на Пречистенке московскому дворянству для устройства в нем детского приюта. Дом очень скоро пришел в запустение, карнизы пообвалились, ветшали портики и разрушались барельефы работы Витали. Отдельные помещения сдавались внаем под лавочки: в угловом павильоне открылось зонтичное заведение, хозяин которого пристроил к нему уродливое, обшитое тесом крыльцо, обезобразил фронтон вывеской. В печати того времени забили тревогу – город мог потерять одну из своих достопримечательностей… Положение осложнялось тем, что существовало высочайшее запрещение не только строить, но и ремонтировать деревянные дома в ряде московских кварталов, в том числе и на Пречистенке: город собирались таким путем сделать каменным…

Глядя, как великолепно реставрирован ныне бывший особняк господ Хрущевых, с удовлетворением думаешь об изжитых тревогах за этот шедевр московского зодчества. И еще о том, что его интерьеры – один другого красивее и изящнее – так гармонируют с занимающей помещения экспозицией музея: именно в таких залах храниться нетленной пушкинской традиции. Вещи поэта, документы эпохи, подлинные предметы его времени должны помочь нам и будущим поколениям верно представлять себе вольнолюбивый облик поэта, понять – как он мог любить Петра и одновременно ненавидеть произвол и непререкаемый авторитет единодержавной власти.

Церковь Спаса входила в ансамбль усадьбы Хрущевых-Селезневых

Почти напротив Музея Пушкина другой особняк архитектора Афанасия Григорьева стал сокровищницей, где собрано наследие Льва Николаевича Толстого. Пожалуй, дата открытия музея – 1920 год – наиболее знаменательная веха в истории дома, хоть и переменившего за свой дореволюционный век несколько владельцев – выстроенный Афанасием Григорьевым для Лопухина, он потом долгое время принадлежал некой г-же Станицкой, а затем, вплоть до 1917 года, Челнокову, – но не связанного с памятью о выдающихся людях и делах. Интересен и ценен он в качестве одного из совершеннейших образчиков московского позднего ампира.