Москва и мертвичи

Федерал сказал, что Московское отделение будут пытаться формировать заново, что из регионов набирают талантливых ребят, но и там нехватка персонала и сложная обстановка, и процесс затягивается. Спросил ее, готова ли она возглавить один из новых московских отделов как один из самых опытных выживших сотрудников. Агафья ответила, что предлагает вернуться к этому после окончания ее реабилитации, ходить с дыркой в бедре она кое-как уже могла, а вот набирать команду, руководить и снова бегать по расследованиям – пока не очень. Федерал кивнул, довез ее до дома, а когда она выходила из машины, напомнил, что ее будут ждать на обязательный дебрифинг по поводу случившегося в Корнуолле.

Игнатова сомневалась, нужны ли ей теперь какое-то министерство и карьера. Что будет дальше, она не знала. Много разговоров, много слухов. В следующие дни во время реабилитации она пообщалась с несколькими выжившими из Московского отделения, среди них Леша из мониторинга, еще с парочкой федералов, заглянула в бар на «Флаконе» и встретилась с Рейнеке. Каждый рассказывал что-то свое.

Кто-то оптимистично надеялся, что Агафья с Димой, поймав Мечникова, получили доказательство существующего заговора с целью стравить министерство и Черный Кремль и таким образом спасли столицу и остановили войну. Статус-кво сохранен, и столица может спать спокойно в святом неведении, а отделение пересоберут. МПД будет и дальше ловить преступников, а они будут дальше жрать обычных москвичей. Вот только доказательств, кроме ее устных показаний, никаких и не было. О чем там договорились с Черным Кремлем федералы, ей было неизвестно, насколько глубок заговор, непонятно, а происходящее в столице вообще не было похоже на хеппи-энд.

Другие тоже говорили, что войну они действительно остановили, но только отсрочили неизбежное. Большой войне быть.

Рейнеке поведал, что в Черном Кремле центристы полностью взяли верх, испугавшись войны, и зачистили внутреннюю оппозицию, среди них и видных западников, часть из которых сбежала за границу. Пакт и дальше будет незыблем.

В баре же шептались, что идеи западников набирают среди мертвичей популярность и недалек тот момент, когда Пакт будет решительно пересмотрен.

Леша поделился, что после ее показаний, судя по региональным сводкам, по всей стране возобновились чистки недобитых народников, спецназ внимательно отслеживал любые упоминания о них и выезжал в самые отдаленные деревни.

Агафья чувствовала: если кто-то подбросит еще дровишек, они увидят войну на уничтожение уровня тысяча восемьсот двенадцатого года и новый большой пожар. А подбросить было кому. Она не узнала ответы на главные вопросы: почему Мечников говорил о народниках перед смертью и кто, кроме него, был замешан в заговоре? Зачем западникам был свой мэр?

Останься она в министерстве – может тянуть за любую из этих ниточек, продолжать быть рядовым следователем и отправиться за народниками, западниками или заговорщиками, а может собрать команду из регионалов и стоять на страже подобия порядка в столице, стать новым Филатовым?

Но все это казалось теперь неважно.

Она не понимала больше, зачем защищать всех этих людей. Они вечно бегут по делам, стоят в пробках, женятся, заводят собак, врут и воруют, обсуждают новые рестораны и сериалы, ссорятся и мирятся, а главное, становятся тебе близкими, а потом умирают, снова и снова, плавая в формалине. Они либо гибли из-за нее, либо умирали сами, но в любом случае оставляли ее одну.

Она еще не решила окончательно, но ей хотелось уволиться из МПД и начать жизнь с нуля: никаких больше новостей, политики, заговоров, убийств и расследований. Бывших, конечно, не бывает, за ней будут присматривать, чтобы держала язык за зубами, возможно, обратятся когда-то за советом, через какое-то время наверняка позовут обратно. Она будет по-прежнему видеть, кто живет в городе, и у нее больше не будет значка, а значит, Москва теперь станет еще опасней.

Обо всем этом еще было время подумать.

Надо бы проведать мать.

* * *

Ранней весной Агафья приехала ночью на смотровую на Воробьевых горах.

Начинался дождь, было холодно и ветрено, но она все равно вылезла из такси и направилась к перилам. На плече у нее была черная холщовая сумка.

Игнатова долго стояла у парапета, словно пытаясь что-то сказать неспящей столице. Погода была паршивая, но зима уже точно была повержена. У деревьев на склонах появились первые почки, вылезла из-под снега пожухлая трава, пахло обновлением природы и обещанием новой жизни. Нигде не было ни одного орлика, лишь обычные московские голуби, вороны и воробьи. Весна пришла.

Агафья расплакалась. Она перегнулась через перила и закричала в пустоту:

– Во мне нет зла! Нет зла, мама! Нет зла!

Почти никто не услышал ее крик. Москва была безучастна, а на смотровой было пусто, лишь продавец в палатке с хот-догами поежился от доносящихся воплей.

Продолжая рыдать, она залезла в сумку и достала дрожащими руками урну. Она была легкой, но сейчас весила, словно тонну. Агафья аккуратно сняла крышку и стала вытряхивать ее содержимое над перилами.