Москва и мертвичи

Она сделала испуганное лицо и сдавленно захихикала.

– «Хлебозавод» мы уже прошли, это «Флакон». Просто заткнись и иди за мной, ваганыч.

«Хлебозавод» и «Флакон», два сросшихся креативных кластера Москвы, выросшие из бывшей промзоны, где французы разливали в хрусталь духи, а советские пекари выдавали в лучшие годы сто девяносто тонн хлеба в день, ежедневно привлекали модников, хипстеров, неформалов и субкультурщиков со всего города. Секонд-хенды, студии красоты, крафтовые пабы, китайские и бразильские рестораны, офисы СМИ, магазины велосипедов, одежда для готов и анимешников, комиксы и бутики с мерчем от известных реперов – всего здесь было в достатке, я и сам любил прийти сюда потусить в свою «мирскую» жизнь до инициации. А еще тут была одна особенная рюмочная.

Я свернул с основного туристического маршрута и пару раз завернул за угол плотно посаженных кирпичных фабричных зданий, пока не оказался в практически безлюдном закутке, казавшимся тупиком.

– И куда, Сусанин? – донеслось сзади от Агафьи.

В сумерках нужная мне облупившаяся деревянная дверь, выкрашенная в бежевый цвет стены, была почти незаметна, и мне пришлось включить фонарик на телефоне, чтобы найти ее. Я стал ощупывать косяк, пока не нашел кнопку звонка, неприметно утопленную в выщербленный кирпич, и нажал на нее четыре раза: два быстро и два с паузами.

– Теперь ждем, – сказал я и оперся спиной о стену.

Агафья полезла в карман за сигаретами, но я подал знак, что курить сейчас не стоит.

Секунд через тридцать дверь со скрипом отворилась. За ней никого не было, лишь одинокая лампочка без плафона освещала покрытый снизу доверху граффити и надписями заброшенный подъезд. Наверх уходила изящная кованая лестница, тоже вся загаженная краской.

– Ого! – оглянулась с интересом Агафья. – Тут все расписано, прямо как в доме с квартирой Булгакова.

– Да у Булгакова близко такого не было, что здесь увидишь. Ищи дверь.

Мы осмотрели первый этаж. Стены покрывали признания в любви, матерные стишки, жутковатые фантазии на тему советских и диснеевских персонажей мультипликации, комментарии о политической ситуации (некоторые совсем древние, еще перестроечных времен), тэги разных граффити-объединений, среди которых особенно часто попадались засравшие полцентра Juicer, Blamer и Krotek.

– А как эта дверь выглядит-то?

– Как дверь. Каждый раз по-новому. Пошли наверх искать.

Наши ботинки зазвенели по пыльному металлу. Лестничная клетка второго этажа подарила новые наскальные письмена. Бегло оглядывая их, я увидел пару цитат из Булгакова про «кровавый подбой», строчки из песен про проклятый старый дом на русском, на английском – про оборотней Лондона и надпись: «БИБА и БОБА». Там, где по логике вещей должны были быть двери квартир, находились идеально гладкие стены. Мы продолжили восхождение. На третьем этаже лестница делала странный изгиб и продолжала идти наверх, оставляя лишь маленькую площадку, которой едва хватало, чтоб разойтись двум взрослым людям.

Наконец, на четвертом я увидел, что мы искали. Нарисованная, словно детскими руками, дверь на идеально ровной белизне штукатурки. Три черных неровных линии и намалеванное размашистыми мазками пятно, что символизировало ручку. Я приблизился к «двери» и постучал по картинке.

– Чего тебе, человек? – моментально резанул уши шелестящий голос из-за стенки.

Если бы рептилии умели говорить, это звучало бы так.

– МПД. Разговор есть. Дружеский визит.

За дверью зашелестело, там то ли смеялись, то ли готовились меня сожрать. Я оглянулся на ошарашенную Агафью, которая уже потянулась за табельным, и покачал головой.

Как в искусной оптической иллюзии, «дверь» начала открываться, будто проваливаясь сквозь стену, обнажая нутро рюмочной «Последнее дыхание».

* * *

Первое, что увидела Агафья, зайдя в рюмочную, – как у несуразного существа в сюртуке, с длиннющими руками и ногами откидывается половина идеально лысой головы, обнажая в пасти частокол белоснежных зубов. Рукой, болтающейся, словно манипулятор на шарнирах из игрового автомата, тот поддел с барной стойки пожелтевшую книгу и опустил себе в рот.

– Это Книгожор, – отозвался Дима, поймав ее взгляд.

Второе она услышала. Разномастные мертвичи разухабисто, кто во что горазд подпевали песне, доносящейся из колонок:

Мне больно видеть белый свет, мне лучше в полной темноте.

Я очень много-много лет мечтаю только о еде.

Мне слишком тесно взаперти, и я мечтаю об одном —

Скорей свободу обрести, прогрызть свой ветхий старый дом.

Проклятый старый дом!

На словах «проклятый старый дом» вся собравшаяся нечисть разом повысила голоса, так что в рюмочной настала какофония – все затряслось, завыло, завопило, захрипело, закаркало, заскребло когтями по столам, зашаркало лапами по полу, загаркало, заскрежетало. Агафья аж скривилась от резавших уши звуков.