Москва Икс

Кудрявцев снова хлебнул и спросил, знает ли Сурен, каким макаром на «академике» освободились сразу три должности, — дневального, буфетчика и поломойки, — ведь на других судах это бабская работа, тарелки на стол ставить и пол подтирать? Не знает… А ведь это целый роман, античная эпопея, с прологом и эпилогом, и главное действующее лицо — это, конечно, Кныш Юрий Николаевич. Он — капитан правильный, всю дорогу в Балтийском пароходстве. Член партии, — это само собой. Семья дружная, жена Клавдия Ивановна — освобожденный секретарь профкома на крупном оборонном заводе, старший сын в Москву пошел на инженера, дочка еще школьница, говорят, музыкальную школу посещает.

И вот полный штил, погода ясная, и вдруг — девять баллов, — на «академика» буфетчицей назначают некую Ирину Николаевну, девушку лет двадцати с небольшим, от которой голова кругом пойдет, только взглянул — и будто стакан спирта накатил. То есть и с носа, и с кормы, — не девушка, а полный ураган. Окончила профессиональное училище, кондитер по специальности, ходила два года на «Скрябине», а потом перевелась на «академика». Между прочим, замужем. Ее супруга в пароходстве знают, ну, так себе фрукт, есть к нему вопросы, не случайно же от него Ирина в дальнее плавание ушла.

Посторонним гражданам кажется, что если буфетчица, то на корабле обязательно есть буфет, а его тут нет и не было никогда, в натуре, буфетчик — человек, который командный состав в кают-компании обслуживает, ставит и убирает посуду. И все время под взглядами начальства, голодными взглядами. Ирина Николаевна, фигурально говоря, попала под перекрестный огонь, Первым к ней старпом Свиридов подкатил, девушка его бортанула. А вскоре и Кныша, даром что полтинник разменял, от новой буфетчицы заштормило, но он крепкий орешек, долго держался. Тогда «академик» ходил в Африку, там стоянки длинные, потому как в Африке страны, которые Советскому Союзу братские, населены голью перекатной. Даже русские живут лучше, хотя сами почти нищие.

Портового оборудования, тех же кранов, там отродясь не видали. Весь трюм по мешку разгружают местные парни, все как на подбор длинные, худые, черные, — будто вылезли из газовой печи в фашистском лагере смерти. И одежда: штаны, дырка на дырке, подпоясанные веревкой, и майки тоже дырявые, будто их из ружья дробью прострелили. Взваливают мешок на спину, по трапу сходят вниз. Все делают медленно, торопиться некуда, — в столовке их кормят один раз в день, — это у них разовое питание, единственное за сутки. Судно тогда стояло под разгрузкой и загрузкой почти месяц, наша Ирина Николаевна маялась от страшной жары и влажности.

И тут Кныш делает шаг навстречу, подъезжает к ней, фигурально говоря, на катере. Предлагает Ирине Николаевне отдохнуть в его каюте, там всегда прохладно. Ирина Николаевна не стала противиться… Она натура нежная, у нее тоже большая любовь, которая случается, может быть, раз в жизни, и то не со всяким человеком. Так все и закрутилось, и поехало. Забыл кэп про гребаную партию, про дружную семью и про свою Клаву, длинную и сухую, похожую на рыбью кость. Кныш — натура широкая, деньги у него не переводились, в любом порту они вместе выходили в город, он покупал то, на что Ира показывала пальцем. И так все вертелось почти полтора года.

Но это ведь судно, а не большой город, ты всегда в зоне прямой видимости, а большую любовь в карман не спрячешь, не поместится. Добрая душа на капитана состряпала парашу, одну, другую… Письма легли на стол начальнику пароходства, и секретарю парткома, даже до Москвы дошли, по слухам, те письма сам министр читал. Некоторое время скандал тлел, как маленький костерок, Кныша приглашали на разговор в местком и партком. А совсем недавно все вдруг вспыхнуло. В пароходстве ходили слухи, будто из Москвы, из приемной министра звонили, приказали разобраться и все такое. И к тому шло дело, чтобы Кныша пересадили с «академика» на заштатную лоханку, которая ходит из Питера куда-нибудь в Тьмутаракань.

Хуже того, могли из партии вычистить, чтобы не осквернял развратом ряды идейных коммунистов, партийных бойцов. Началась качка, Кнышу натурально на дно идти, но тут вступился начальник пароходства, старый друг кэпа, мол, нельзя так швыряться людьми. Тогда нашли мягкой вариант: Кнышу строгий выговор, но оставить на судне, а с «академика» списать всех женщин: буфетчицу, дневальную и даже поломойку, хоть тетя Паша немолодая женщина, на лицо не вышла, да и фигура не очень. Но это был строгий приказ с самого верха: чтобы вообще женщин близко не было, на освободившиеся места набрать мужчин. Конечно, простые матросы и мотористы за Кныша болели, он человек толковый. Покаялся капитан на парткоме, помирился с Клавой. И вся любовь…

— Не рискнул капитан уйти из семьи, — добавил Кудрявцев. — А ты женат?

— В разводе.

— А дети от брака есть?

— Нет, к сожалению. Но, может быть, еще успею.

— Значит, никто на берегу не ждет?

— Выходит, что так.

— А родители живы?

— Умерли.