Москва Икс

Он принял душ, упал поперек кровати, но не заснул, он лежал на спине и думал о том, что сейчас делает Аля, где она. Потом стал прикидывать, сколько времени осталось у него. Утром милиционеры разошлют ориентировки по городу и области, разумеется, там будет не настоящая фотография, а его композиционный портрет, составленный со слов случайных людей. Такие портреты не похожи на реального человека, но от этого не легче, в любом случае его будут искать, перевернут вверх дном весь город, особенно постараются завтра и послезавтра, когда не найдут, решат, что Кольцов уже отбыл из Питера на попутных машинах, или на поезде, сунув взятку проводнику, или залез в пустой товарный вагон…

Если в следующие два-три дня его не запрут в камере, значит, самое страшное позади, он родился в рубашке.

* * *

Максим Иванович Попов, муж Али, вернулся из командировки под утро, с вокзала его довезла до дома служебная машина. Он поднялся на этаж, вышел из лифта и остановился, пораженный зрелищем, — дверь квартиры была приоткрыта, на пороге стояли два незнакомых мужчины, один — полный дядька в расстегнутом коротком пальто, другой, помоложе, в сером плаще. Попов подумал, что попал не на свой этаж. За секунду пролетела целая вереница догадок, одна хуже другой, он решил, что с Алей какие-то неприятности, но отбросил эту мысль. Человек в сером макинтоше раскрыл красную книжечку: капитан Вадим Алексеев ленинградское управление КГБ.

Алексеев приказал поставить портфель на пол, встать лицом к стене, поднять руки и расставить ноги. Толстый дядька быстро и ловко, проверил карманы, прощупал подкладку плаща и даже складки одежды. Вытащил и передал Алексееву бумажник, служебное удостоверение и связку ключей. После этого Попову разрешили опустить руки, войти в квартиру и сесть на стул, стоявший точно посередине кабинета. Верхний свет был погашен, горела только настольная лампа и торшер в углу.

Обыск здесь уже завершился. Но на кухне, в спальне и гостиной оперативники, судя по голосам и звукам, еще не закончили или только начинают. Попов смотрел на разоренный кабинет и в груди закипала злость, на глаза наворачивались слезы. Дверцы книжных шкафов были распахнуты, на пол вывалены бесценные книги и папки с секретными бумагами, барометр и три картины с морскими пейзажами были сняты со стен и стояли в углу, ту картину, что побольше, кажется, разорвали, на письменном столе разгром. Потрясенный и униженный личным обыском и этим ужасным беспорядком, Попов испытывал такое ощущение, будто его публично, при большом скоплении народа, отхлестали по щекам.

Из другой комнаты вошел мужчина в штатском костюме. Он включил верхний свет, показал удостоверение: Павел Андреевич Черных майор Госбезопасности.

Черных сел на диван и сказал:

— У меня есть вопросы. Начнем с простого. Только не говорите, что у вас отшибло память. У меня сейчас нет настроения и времени на вранье.

Попов почувствовал себя так, будто его снова хлестнули по щекам.

— Я капитан первого ранга, — сказал он. — Если переводить на сухопутные звания, — я полковник. А ты всего-навсего майор. И служу я, между прочим, в контрразведке Балтийского флота.

Он хотел добавить, что он не позволит устраивать эту вакханалию в своей квартире, Черных — мальчишка в сравнении с ним, и кто ему дал право разговаривать по-хамски с морским офицером, но не успел рта раскрыть.

— Вопрос касается вашей жены, — сказал Черных. — Мне нужно знать, где она сейчас может находиться?

— С ней что-то случилось? — сердце Попова забилось часто и неровно.

— Возможно. Итак, где она?

Попов назвал имена двух подруг Али, потом вспомнил еще одно имя. Черных сказал, что у этих женщина Алевтины нет и предложил еще подумать. Попову пришло в голову, что Аля могла заехать в квартиру его пожилой тетки, которая на зиму уезжала к родственникам в Анапу, а ключи оставляла ему. Да, конечно, Алевтина могла остаться там ночевать, так уже было… Черных ответил, что о тетке слышит первый раз, позвал оперативников, дежуривших на лестнице, и отправил их по адресу. Попову приказал пересесть на диван и ждать.

Время шло медленно, Попов ерзал на диване, словно на раскаленной сковороде, и слушал, как в соседней комнате простукивают и двигают мебель. Теперь он беспокоился не о сохранности вещей, сердце побаливало, его переполняли страхи за Алю: где она, что с ней, как связана его жена с этими чекистами, с гнусным обыском… Он хотел сказать, что у него проблемы с сердцем, а лекарство в верхнем ящике стола, но ничего не сказал, решив, что просить о чем-то этих людей, — значит, снова унизиться перед ними. Оперативники вернулись, когда давно рассвело, они о чем-то поговорили с Черных в прихожей. Майор вернулся, сунул в руки Попова листок бумаги и спросил, кто написал записку.

— Похоже, Аля, — ответил Максим Иванович. — Ее почерк.