Москва Икс

Он переоделся в тренировочный костюм, из початой бутылки налил полстакана водки, сел за кухонный стол. Выпив, походил по квартире, проверил пишущую машинку, прекрасная вещь, работает, как часы. Еще побродил по квартире, вернулся на кухню, плеснул в стакан остатки водки, но пить не стал. Раскрыл черную папку и стал разбирать бумажки: вот не запечатанный без адреса конверт с письмом, он вытащил листок пробежал глазами машинописный текст, перечитал его и чуть не упал с табуретки.

Некая дама, называвшая себя благожелательницей, писала, что Черных по сей день продолжает вести безнравственный разгульный образ жизни, встречаясь с сомнительными женщинами, занимается развратом и пьянством, не стесняясь, рассказывает антисоветские анекдоты и поливает грязью руководство КГБ, говорит, что начальство — сплошь недоумки и уроды. Он позорит честь офицера и своих геройских коллег, которые защищают Родину, идут под пули, не жалея себя и так далее.

Грязи столько, что хоть галоши надевай, но это еще не все: буквально на днях автор письма видела Черных в обществе иностранной гражданки, очень подозрительной особы. Парочка прогуливались по берегу Москва реки в ЦПКО имени Горького, затем они сели на лавочку. Черных был возбужден и взволнован, он что-то рассказывал женщине, оживленно жестикулировал, а она записывала в блокнотик.

Черных чувствовал себя так, будто, выступая на боксерском ринге, пропустил удар в голову и в челюсть, боль замутила взгляд, не хватало воздуха, кухонные полки закружились перед глазами, будто матрешки, они водили хоровод, дергались и прыгали. Черных порылся в папке, нашел черновик этого паскудного письма, написанный рукой Ильина, были тут и другие сочинения на вольную тему, начатые и брошенные на середине, а в них — все та же грязь, ложь, подлость.

— Зачем? — спросил себя Черных. — Ну, блин, на кой хрен? Ну, зачем?

Надо пойти с этими письмами к начальству, пусть увидят, кто занимался паскудным сочинительством, а с него, Павла Черных, снимут все подозрения. Завтра же надо идти, не откладывая, он посидел за столом, прикурил сигарету, подумал, вспомнил мать Ильина, эту жалкую старуху, раздавленную горем. Теперь у нее отнимут геройский облик сына, его подвиг. Не будут на День чекиста присылать продуктовый заказ, а ей как же жить дальше, изо дня в день, из недели в неделю, — с этим неподъемным горем. Добрые люди, а таких много найдется, все расскажут, передадут: сын — полная сволочь.

Конечно, она не поверит, а если и поверит, не сразу. Официально от начальства ничего никогда не добьешься, но найдутся доброхоты с длинными языками — это обязательно. Черных порвал письма на мелкие кусочки и бросил в помойное ведро, допил водку и вытер губы кулаком. Сейчас ему казалось, что он похоронил Ильина второй раз, и добрую память о нем, — навсегда.

— Вот же падаль, — сказал он. — Какая же мразь…

В эту минуту ему захотелось уехать из этого города, может быть, из этой страны. Уехать надолго, и постараться все забыть.

* * *

Утром Черных собрал оперативников в своем кабинете. За приставным столом и на кожаном диване расселись двенадцать мужчин в штатском, в основном это были люди серьезные, с опытом, около сорока и даже старше. Черных был одет в тот же лучший костюм, в котором вчера был на поминках, белую рубашку он поменял на голубую, а темный галстук на полосатый. Он не стал рассиживаться за столом, а прошелся по кабинету, — так ему было легче говорить, слова сами складывались в предложения, и все получалось, как надо: просто и убедительно.

Настроение оперов было паршивое, — Ильин погиб, убийца ушел, все придется начинать сначала, разматывать эту ниточку, гнилую и тонкую, готовую в любой момент оборваться. Но это дело — привычное. Хуже, когда свои в спину нож всаживают. В течение недели в газетенках, которые называют себя партийными, в «Советской России» и «Социалистической индустрии», тиснули две статейки, после которых хочется все бросить и рапорт написать. И еще журнал «Огонек» добавил от всей души, опять та же тема — в бардаке, который в стране творится, виноват КГБ.

А Горбачев хлопает ушами и слушает жидов типа главного редактора «Огонька» Виталия Коротича, который недавно в своей книжонке «Лицо ненависти» Америку дерьмом и помоями поливал, теперь поменял мнение, потому что так выгоднее, — американцы стали хорошими, а все беды — от комитетчиков и гэбэшников. И этот паскудный тип дверь в кабинет Горбачева ногой открывает, пнет — и там, и шепчет на ухо генеральному секретарю партии про заговор чекистов, — а тот слушает, развесив уши.