Москва Икс

Павел Черных, в синем парадном костюме и черном плаще, тоже выступил, хотел сказать от души, о настоящей мужской дружбе, проверенной годами, когда один за другого, товарищ за товарища — в огонь и в воду, и еще о боевом братстве, и о скромности Ильина, его готовности всегда откликнуться на чужую беду, прийти на помощь. Но опять наружу выпер набор казенных штампованных фраз, которые здесь уже не раз повторяли, недовольный собой, он отступил назад, достал платок и высморкался.

В эту скорбную минуту хотелось плакать, но слез не было, только этот чертов насморк. Пришлось долго стоять, ждать, когда кончится затянувшаяся бодяга, никчемная говорильня, но конца не было. За представителем месткома к микрофону вышел некто Зенцов, секретарь первичной партийной организации. Он тоже высморкался, потрогал руками штатив, будто проверял его устойчивость, — оглушительно засвистело, захрипела загнанная лошадь. Мужчина достал из кармана бумажку и стал читать.

Черных стоял, опустив взгляд, думал, как глупо устроена человеческая жизнь. Ильин тоже погиб по-глупому, ни за понюшку табаку, зазря. О чем он думал, истекая кровью на грязном тротуаре? Вокруг было много людей, поддатые мужики толкались, выходя на улицу из питейного заведения, где-то совсем близко орал пьяный. Наверное, Ильин думал, что никто не поможет, не сумеет остановить кровь, «скорая» примчится, когда тело уже остынет, а снежинки перестанут таять на лбу и щеках. О чем же он все-таки думал в свои последние минуты? Голова Ильина оставалась ясной, он почти не чувствовал боли, но хорошо понимал, что все кончено, и в запасе всего несколько минут…

К микрофону вышел товарищ со скорбным лицом, он не представился, видимо, из той породы начальства, которую и так, без слов, все должны узнавать. Погладил выпуклый живот, поправил галстук, потрогал штатив, — на этот раз зазвенели колокола, раздался визг и свист, дыхание агонизирующей лошади. Человек полез за бумажкой и стал читать, кажется, тот же самый текст, слово в слово, что и секретарь партийной организации.

Ильина, конечно, перехвалили. Если простодушный человек услышит всю эту загробную музыку и траурные речи, то решит, — на капитане Ильине, как на гвозде, держалась вся советская Госбезопасность. Но вот гвоздь выдернули, — и завтра все посыплется.

Впрочем, для Черных так оно и было, — погиб близкий друг. А Кольцов, каков малый, каков сукин сын… Не напрягаясь, даже не вспотев, выдоил из опытного чекиста все строго секретные сведения, которые его интересовали, забрал бумаги. Черных десять, двадцать раз прослушал запись того последнего разговора в «Парусе». Ильин был на сто процентов уверен, что Кузнецова с минуты на минуту, как они выйдут из забегаловки, упакуют или пристрелят, и, чтобы поддерживать разговор и расположить к себе противника, вывалил все, что знал, все секреты, государственные тайны… И копии секретных бумаг отдал, а через несколько минут сам погиб, бездарно и нелепо, а враг ушел, как сквозь пальцы вода. Даже спасибо не сказал за шикарный подарок, даже не попрощался. Вот же падла…

* * *

Домой к Ильину, где накрыли стол, на казенном автобусе поехало около двадцати чекистов и несколько родственников. В квартире почему-то говорили шепотом, да и темы подходящей не нашлось, больше молчали, курили не лестнице, плакали какие-то женщины, было душно. Быстро стали расходиться. Перед уходом еще раз выражали соболезнования Зинаиде, сестре Ильина, его матери Вере Петровне. Это была довольно высокая женщина, с грустным худым лицом, в очках с выпуклыми стеклами, какая-то постная, бескровная. Она взяла Черных за руку, потянула за собой в соседнюю комнату, зажгла верхний свет и настольную лампу. Она сказала, что Черных прямо сейчас должен выбрать что-нибудь на память о сыне, — они были добрыми друзьями, она хочет, чтобы Черных иногда вспоминал о Сергее.

Открыла ящики стола и секретер, не надо стесняться, берите, что нравится. Вот хотя бы немецкую портативную пишущую машинку — она совсем маленькая и плоская, Сергей ее по случаю купил. А вот в шкафу новый костюм и много хороших почти новых носильных вещей, но они вряд ли подойдут, — Сергей был чуть ниже ростом и не самого крепкого сложения. Черных положил глаз на пишущую машинку, пригодилась бы дома готовить документы, но вещь дорогая, такую трудно достать в Москве, — но просить неудобно. Вера Петровна поняла его желание, быстро нашла верхнюю крышку, сунула все в безразмерную сумку, хотела еще что-то дать, но Черных отказался.

— После Сергея остались кое-какие записи, — сказала Вера Петровна. — У меня глаза больные, я это читать не могу. И дочери не разрешила. Тут, может быть, что-то секретное, по работе. Вот я все бумаги в папку сложила, и вам отдаю, авось, пригодится.

Она сунула папку в ту же сумку с машинкой. Черных спустился на лифте, прошагал пару кварталов, поймал такси и доехал до дома.

* * *