Москва. Квартирная симфония

Потом она, регулярно продуваемая сквозняками, сидела в северном вестибюле станции метро «Аэропорт» – продавала проездные. На станции было невероятное столпотворение, настоящий проходной двор. Финансовый университет, Финансово-юридический университет, МАДИ, Педагогический университет, Академия предпринимательства и т. д. Толпы студентов оформляли проездные. Ее плечо и правая рука ныли не переставая от монотонного движения к выплевывающему билеты аппарату и назад к окошечку кассы. Ночевать в своей квартире Тома успевала не всегда (примерно в четыре утра надо было сдавать кассу), соединяла в клетушке три стула и кое-как устраивалась отдохнуть. В один из дней, принимая в окошечке деньги за проездной, узнала в покупателе Можжухина. Обросшего, исхудавшего. Вспомнила: он говорил ей когда-то, что в этих краях живет один из его давних институтских приятелей. «Знаешь, Можжухин сделал вид, что меня не узнал. (Хотя не узнать ее низкий голос и косоглазие было невозможно.) А у меня сердце кольнуло в тот момент от жалости к нему. И дурное предчувствие закралось. Я же предвидела, что никакой Элеоноре он не нужен. С ее стороны была одна эксплуатация, теперь ты мне веришь? Я ведь сильно его любила. Думаю, он меня тоже. Тусовки, гости, профессура – все это декорации, антураж, правда, и это приятно вспоминать. Но он сам по себе человек неординарный был. Щедрый, с размахом, легкий на подъем. Мог подхватиться в айн момент: «Послезавтра летим в Рим, кинь в чемодан самое необходимое». «А Лию, а Лёнчика на кого?» «Уже нашел надежного человека, договорился, поживет с ними несколько дней, накормит, напоит, проконтролирует». Где только мы с ним не были, в каких только музеях, после того как Лию похоронили. Только-только пришел в себя после первого инфаркта, полетели с ним в Париж. Сказал, по Лувру соскучился. Парижане, конечно, народ вредоносный, известные снобы. Ну не знал он французского, с вопросом к ним по-английски обращался, а они: «Но, но, месье». Да он в сто раз лучше любого из них в живописи разбирался! Биографии почти всех французских импрессионистов наизусть знал, мог лекции в Сорбонне читать, если бы парле-франсе освоил. Был период, меня Тома́ на французский манер любил называть. Через полгода после Парижа в Нью-Йорк со мной собрался. «Ты же в Метрополитен-музее никогда не была!» Билеты на самолет дорогие – жуть. А я домик у него канючила на Финском заливе. Жару никогда не любила. «Ладно, будет тебе домик, но сначала Метрополитен». Ну не дал он мне кафе-пекарню открыть и администратором на ресепшен в медклинику сесть, зато мир успел показать. В 96-м двухэтажный белый домик на Финском заливе для меня построил. Чудесный такой, с террасой на залив. Я на террасе от силы четыре раза посидела, заливом подышала. Для удобства оформили документы на дом и участок на моего двоюродного брата Федю из Питера. Федька порядочный человек был, мы с ним очень дружили. Дальнобойщик. Захотел подработать, в 98-м вывозом леса нелегально занялся, кому-то дорогу перешел, ему пригрозили, а он отчаянный был, полез на рожон, его и убили. Две его жены, бывшая и настоящая, сцепились в змеином клубке, через полгода домик с участком раздербанили будь здоров, наследство же по закону родным Федькиным детям причиталось; про нас с Можжухиным даже не вспомнили. Можжухин сказал – плюнь. Я и плюнула.

* * *

Два месяца спустя от случайной встречи с Можжухиным к окошечку северного вестибюля подошел пожилой мужчина и сообщил Томе, что Можжухин умер. Это был тот самый приятель, у которого Можжухин остановился в свой последний приезд в Москву. «Он, конечно, узнал вас, Тамара, попросил меня, если с ним что-то случится, подойти сообщить. Всего две ночи у меня ночевал, торопился кое-какие документы на Виталика оформить, может, что-то предчувствовал. Мы друг друга с Бауманки знали, вместе учились на одном курсе, он сентиментальным никогда не был, а о вас говорил так тепло, так трогательно, оба вечера подряд».

Умер Можжухин, как оказалось, от обширного инфаркта, отшвартовавшись на своем плавсредстве от порта Бланес в Средиземное море. Когда его яхта не вернулась к берегу в назначенный срок, забеспокоились знакомые испанцы, с которыми он договорился о вечернем походе в рыбный ресторанчик. Наняли моторную лодку, обнаружили болтающуюся в открытом море без руля и ветрил яхту, где Можжухин с обвисшими, как спущенные паруса, руками застыл, сидя перед штурвалом с опрокинутой на грудь головой. По палубе носилась и оголтело орала серая в полоску тощая портовая кошка, приваженная Можжухиным на яхту и названная Эсмеральдой.

«Если бы с ним второй инфаркт в Москве случился и будь хоть один из тысячи шанс, я бы его обязательно вытянула, к себе бы взяла, ухаживала бы за ним, поставила бы на ноги», – сказала Тома так легко и просто, что усомниться в этом было невозможно.