Москва-Лондон. Книга 1

— Да, — пожал плечами Грешем, — эта штука куда более отвратительна и вредна, чем многие себе представляют ее. Но ведь в большой политической игре кроются и большие политические издержки. Вот мудрость политика как раз и состоит в том, чтобы почти (я это слово намерен особо подчеркнуть — почти!) безошибочно рассчитать все плюсы и минусы своей многоходовой политической игры, иначе издержки ее могут оказаться гораздо дороже самого успеха.

— И вы полагаете, сэр, что наш королевский двор является тем самым местом, где обитают такие политические мудрецы? — с усмешкой спросил Чанслер, попивая свое вино.

— Ваша ирония вполне уместна, дорогой Ричард, но вы должны знать, что в решении всех важнейших политических вопросов мы всегда действуем вместе с правительством. И мы уже сегодня в немалой степени определяем его политику, а в самом недалеком будущем, помяните мое слово, вообще заберем ее в свои руки… сначала опосредованно, а затем и напрямую. Так-то будет значительно надежнее и, главное, дешевле. — Грешем сжал губы, и лицо его приняло вдруг выражение жесткой решительности, отчего мгновенно потеряло свою привлекательность и породистое благородство. Впрочем, уже в следующее мгновение оно вновь озарилось обычной своей мягкой и доброй улыбкой — словно хозяин сменил маску. Он поднялся с кресла и взял с беломраморной каминной плиты листы с записью беседы Ричарда Чанслера с императором Карлом, принцем Филиппом и виднейшими испанскими грандами, сделанной Дианой Трелон. Поставив пустой бокал на плиту, он сказал: — Бьюсь об заклад, джентльмены, вы не знаете истинной цены этого документа! Кстати, дорогой Ричард, вы не могли бы разрешить мне снять с него несколько копий?

— Но моя супруга сделала это исключительно для вас, сэр Томас, и вы, разумеется, вправе распоряжаться этим произведением по своему усмотрению, — ответил Чанслер, действительно не придававший этому документу столь важного и реального значения.

— Так вы хотите сказать, дорогой Ричард… — прошептал Грешем и осекся.

— Да, сэр Томас, я рассказал моей Диане о вас все, что знал сам, и вы ей понравились, уверяю вас. Быть может, я не должен был делать этого?

— Ах, друг мой, вы просто осчастливили меня! Я бесконечно благодарен этой умнейшей и прекраснейшей из женщин, вашей несравненной супруге, дорогой Ричард, за столь щедрый и совершенно необычный подарок! Благодарю вас. Но, черт возьми, Ричард, объясните мне, ради бога, как вы отважились на этот непостижимый подвиг — беседовать с императором Карлом, принцем Филиппом и их грандами от имени Англии?

Чанслер пожал плечами, допил свое вино и проговорил:

— Обстоятельства не оставили для меня никакого иного выхода.

— Да благословит Господь эти обстоятельства! — воскликнул Грешем, помахивая над головою записями Дианы Трелон. — Ибо они подвигли вас на совершение настоящего подвига, дорогой Ричард! Ведь вы прямо в глаза этому европейскому тирану очертили совершенно точный круг положения, которое займет в Англии любой претендент на руку принцессы Марии, в том числе и его сын Филипп. И если после такого заявления, сделанного, кстати, с прямотой отнюдь не дипломатической, вас не вышвырнули вон и не отправили на костер или на виселицу как еретика, к тому же представляющего в Антверпене эту богоотступную Англию, то знаете ли вы, что бы это могло значить?

— Мне кажется, — улыбнулся Смит, допивая свое вино, — что мистер Ричард Чанслер будет первым, кто не умрет. По-моему, он этого вполне заслуживает.

— Да, безусловно, друг мой, — согласился, улыбаясь, Грешем. — Но, увы, жизнь без смерти несовершенна… Итак, джентльмены, подобная снисходительность императора Карла красноречиво и однозначно свидетельствует о его согласии с таким положением Филиппа при английском дворе и принятии им наших условий. Как вы полагаете, джентльмены, почему этот гордый правитель большей части Европы и других миров готов довольствоваться столь скромной участью своего наследника в Англии?

— Полагаю, не только от понимания того, что гордыня — первый, наихудший и самый смертный из всех смертных грехов человечества, — заметил Чанслер.