Москва: мистика времени

Третьяков нащупал первую ступеньку новенькой лестницы и шагнул вниз. Говорят, на открытие в галерею приедет сам Александр III с семьей. И вот надо выходить встречать, кланяться. Павел Михайлович спустился на пару ступенек, и тут вдруг громко стукнула входная дверь. К ужасу своему, Третьяков увидел, что у подножия лестницы появился император. Коллекционер хотел ринуться навстречу, да побоялся скатиться по навощенным ступенькам. Так что император был вынужден подниматься ему навстречу. Вера Николаевна, выбежавшая вслед за мужем, растерялась. Получалось, не император оказывал честь собирателю, а тот, спускаясь, императору. Как бы конфуза не вышло! Но на середине лестницы Третьяков и Александр встретились, и император первым пожал коллекционеру руку.

Потом все пили кофе в Васнецовском зале, рядом с «Богатырями» и «Аленушкой». Причем сначала кофе разливала хозяйка, затем – сама императрица. Потом пошли по галерее. В Суриковском зале государь заговорил о приобретении «Боярыни Морозовой», но Третьяков ответил:

– Она уже не моя. Принадлежит городу, а вместе с ним – России!

И тогда Александр III низко поклонился Павлу Михайловичу.

После посещения императора начальство расстаралось пожаловать «господину Третьякову» потомственное дворянство. Но тот решительно отказался:

– Я купцом родился, купцом и помру!

И ведь как в воду глядел! В 1895 году по Москве пополз слух о болезни Третьякова. Говорили, что у него расширение желудка и, наверное, язва. Шептались, что он приводит в порядок свои дела и стал необычайно прижимист – за каждый рубль торгуется. Впервые отказывает художникам во вспомоществовании. Верещагин, мол, просил взаймы крупную сумму, а Третьяков не дал. Хоть и мог бы – капитал уже на миллион тянет…

В конце 1897 года в дом в Лаврушинском доставили новое полотно. Несмотря на все несчастья, галерея требовала пополнения. Вера Николаевна взглянула на бирку: «Васнецов В.М. Царь Иван Васильевич Грозный». Опять этот ужасный Грозный! К чему бы? Правда, Васнецов – замечательный, светлый художник. Вряд ли это недоброе знамение…

Увы! Через несколько месяцев, в марте 1898-го, Веру Николаевну разбил паралич. У нее нарушилась речь. Павел Михайлович не понимал ее, и она беззвучно плакала. Третьяков уходил в кабинет и там отчаянно рыдал. «Всю жизнь на проклятые картины грохнул, даже не мог решить, что мне дороже: галерея или Верочка? – думал он. – Теперь вижу: Верочка! Чтобы поправилась, все бы картины отдал! Да отдавать-то уже нечего. Всё принадлежит городу…»

Бледный, худой и желтый, Третьяков бродил по галерее. Ночей не спал, снова и снова перевешивая картины. Тайком, чтобы никто не услышал (поднимут ведь на смех!), разговаривал с холстами. Все чаще вспоминал предостережения, услышанные в молодости: «Высосут они из тебя жизнь!» Коллекционер горестно вздыхал: если б только из него! Но чем провинилась Веруша?! Да и сам Павел Михайлович из-за болей в желудке почти ничего не ест. Из-за переживаний обессилел донельзя. «Люта эта страсть и тягостна…» Да и ненасытна – все галерея забрала себе, ничего уже создателю своему не оставила…

В конце концов Третьяков свалился. 4 декабря 1898 года вызвал священника исповедоваться и причаститься. По окончании исповеди сказал: «Берегите галерею!» Потом, вздохнув, зашептал: «Верую!» То ли жену звал, то ли Бога… На третьем «Верую» его не стало.

От Веры Николаевны хотели скрыть смерть мужа. Но она поняла и написала едва разборчиво: «Требую быть там». Дочери отвезли ее в залу для прощаний. Она сидела в инвалидном кресле, глядела на Пашеньку, лежавшего в цветах, и кивала ему: «Я скоро!» 7 декабря при огромном стечении народа художники, возглавляемые Васнецовым и Поленовым, отнесли на руках гроб с телом Третьякова на Даниловское кладбище. Речей, которых столь не любил Павел Михайлович, не произносили. Просто долго стояли у свежей могилы. Вера Николаевна на похоронах не присутствовала. Через четыре месяца она и так ушла к мужу.

После смерти Третьякова под одним из ящиков письменного стола нашли странное завещание. Павел Михайлович распорядился, чтобы после его кончины никто не имел права пополнять галерею новыми работами, ведь «собрание очень велико, оно может сделаться утомительным, да и характер собрания может измениться».

Спустя 15 лет Васнецов, посетивший Третьяковскую галерею, писал Грабарю: «Не совершили ли мы преступления относительно памяти П.М., видоизменяя его драгоценный дар Москве и русскому народу? Даже скромный фасад его дома на парадный переделали – в псевдорусском стиле. Я уж и жалею, что по моему проекту. Невольно кидается в глаза, что собственно Третьяковской галереи, быть может, уже нет, а есть городская галерея только имени Третьяковых, составленная из картин, пожертвованных Третьяковым, и из картин, приобретенных после него».

И хранитель Третьяковки Грабарь долго еще думал: прав ли был Третьяков, запрещая пополнять галерею? Или все-таки права галерея, вечно и ненасытно требующая пополнения?..

Собиратели времен

Напиши мне письмо… Кропоткинский переулок, 5