Москва / Modern Moscow: История культуры в рассказах и диалогах

Философия героя “Москвы – Петушков” по существу своему обломовская. Он отказывается делать карьеру, не желает принимать участие в соревновании за почетное место под солнцем, ему претят “вечная беготня взапуски, вечная игра дрянных страстишек. <…> Скука, скука, скука! Все это мертвецы, спящие люди, хуже меня эти члены света и общества!” Этот иронический монолог сибарита Обломова мог бы быть вживлен в текст “Москвы – Петушков”.

Его оппонент Штольц, русский немецкого происхождения, наоборот, с юности нацелен на завоевание места под солнцем. Он талантлив, честолюбив, энергичен. Гончаров дал ему говорящую фамилию – Штольц означает “гордый”. Отцом-немцем он приучен быть строгим и методичным в труде.

Именно Штольц дает в романе ставшее знаменитым определение сложного комплекса присущих русскому человеку психологических проблем – это обломовщина. Гончаров симпатизирует Обломову, но признает, что для успешного прогресса России нужны Штольцы.

Роль Штольца от культуры в новое время взял на себя Пригов. Он часто подчеркивал свое немецкое происхождение (прадеды приехали в Россию из Кенигсберга), говорил, что Пригов – редкая фамилия. (Это, конечно же, не так – сегодня в соцсетях можно отыскать множество Приговых, да и люди, хорошо знавшие его семью, утверждают, что родители Пригова – евреи.) Но для нас гораздо важнее, как конструировал свою идентичность сам Д.А.П. Присущие ему пунктуальность, методичность, невероятную трудоспособность он возводил к своей “немецкости”.

В детстве Пригов заболел полиомиелитом и года два пролежал в больнице парализованным. Ему сказали, что если он будет делать упражнения, то выздоровеет. Пригов настолько натренировался, что его взяли вратарем в детскую футбольную команду, хотя одна нога у него не сгибалась. Но в воротах он умудрялся на одной ноге прыгать лучше, чем его здоровые сверстники – на двух. В этом – весь Пригов.

“Немецкость Пригова заходила так далеко, что, будучи православным (его крестным отцом был писатель Евгений Попов), он признавался, что немецкие готические соборы – их структурность, отвлеченность, вертикальность – ему «душевно ближе», чем русские церкви. А немецкая философия милее, чем русская религиозная философия ХХ века, которая, по уверению Пригова, его «раздражала»”[152].

Вопреки окружавшему их ореолу “инакомыслия”, ни Ерофеев, ни Пригов не числили себя политическими диссидентами. Их разногласия с советской властью носили (перефразируя известное bon mot Синявского) поведенческий и эстетический характер. За обоими следил КГБ.

Ерофеев посмеивался, что в КГБ его не вызывали только потому, что вызывать было неоткуда – он скитался, часто меняя адреса. Но однажды все-таки вызвали его приятеля и спросили: “А чем сейчас занят Ерофеев?” В ответ услышали: “Как чем? Пьет, как всегда! Целыми днями пьет!” Веничка комментировал: “Им этот ответ так понравился, что они меня больше не трогали: ну, занялся наконец человек делом!”

С Приговым приключилась другая история. В 1986 году его схватили на улице, когда он занимался тем, что позднее стали именовать “акционизмом”: развешивал на стенах и привязывал к ветвям деревьев листки со своими квазисоветскими “Обращениями”. Тексты их были в таком роде: “Граждане! Не забывайтесь, пожалуйста!” Или: “Граждане! Я бы вас не беспокоил, если бы не верил в вас!”

Ничего специфически “подрывного” в этих “Обращениях”, пародировавших навязшие у всех в зубах официальные лозунги, не было. Но сам факт несанкционированных публичных действий поэта показался стражам порядка столь провокативным, что Пригова отвезли в психушку.

Дальнейшее известно из рассказа упоминавшегося выше Евгения Попова. Ему позвонила плачущая жена Пригова Надя: “Диму забрали в сумасшедший дом!” Попов ринулся к главврачу больницы, прихватив с собой писателя Виктора Ерофеева, кинорежиссера Владимира Аленикова и – в качестве главного оружия – уже очень знаменитую тогда поэтессу Беллу Ахмадулину.

Главврач, однако, слушать Ахмадулину отказался – ему ее имя ничегошеньки не говорило. Тогда в его кабинет ворвался Алеников со словами: “Ты понимаешь, кого ты сейчас выгнал? Это сама Ахмадулина, у нее связи и в ЦК, и в КГБ! Пригов – известный поэт, будет скандал, а ЦК все повесит на тебя, пошлют тебя работать на Чукотку!”

Главврач испугался (время-то было уже перестроечное), и через час Пригов оказался на свободе. Но сам факт водворения в советскую психушку, совсем недавно использовавшуюся как инструмент борьбы с инакомыслящими, удачно вписался в постсоветскую биографию Пригова, окружив Д.А.П. столь желанным героическим ореолом.

На самом деле отношения Пригова, как и других соц-артистов, с советской властью были достаточно сложными, весьма нюансированными. Как признают даже приговские апологеты (а их немало), в сознании более-менее широкой публики Д.А.П. ассоциируется в основном со стихами о Милицанере.

Кто таков этот знаменитый приговский Милицанер? Согласно Гройсу, “фигура милиционера описывается им как фигура Христа, соединяющая небо и землю, закон и реальность, Божественную и земную волю”[153].