Москва монументальная. Высотки и городская жизнь в эпоху сталинизма

Между тем в Москве работа над проектом нового варшавского небоскреба велась с начала 1951 года. Постановление Совета Министров, принятое в октябре 1951 года, придало этому проекту официальный статус и определило приблизительную высоту и прочие технические параметры будущего здания[891]. А к февралю 1952 года, еще до подписания советско-польского соглашения, команда архитекторов уже выполнила чертежи варшавского дворца. Работала эта команда под началом Льва Руднева – главного архитектора высотного здания МГУ. Руднев считал, что варшавский небоскреб, как и его московские предтечи, должен объединить в своем облике новейшие технические достижения (вроде стального каркаса) с внешними элементами, отражающими традиции национальной – в данном случае польской – культуры.

Подобно тому, как подразумевалось, что облик московских небоскребов имеет глубинную связь с русским архитектурным наследием, в задуманном для Варшавы дворце – в его нарядных фасадах и во всех интерьерах – должны были отражаться польские народные формы. В 1951 году Руднев совершил путешествие по польским городам в поисках вдохновения. Он полюбовался ходом реставрационных работ в Кракове и в Старом городе Варшавы. Особенно впечатлила Руднева польская традиция художественной ковки, и элементы с использованием этой техники он включил в отделку нового варшавского дворца[892]. Сталинский монументализм оказался весьма удобным инструментом: с его помощью шаблон советского небоскреба легко было подогнать под различные местные вкусы. В частности, владение языком классической архитектуры позволяло зодчим проявлять гибкость и выдавать имперские градостроительные проекты за порождения местных национальных традиций.

Варшавский небоскреб, называвшийся поначалу Дворцом культуры и науки имени Иосифа Сталина, официально открылся в июле 1955 года (илл. 8.4). Чтобы скрепить еще прочнее связь между небоскребами и коммунизмом, церемонию открытия здания провели накануне годовщины образования Польской Народной Республики[893]. Дворец с конференц-залом на 3 500 мест, научно-исследовательским институтом, кинотеатром и концертным залом, а также плавательным бассейном, баскетбольным и волейбольным кортами был торжественно передан польскому государству 21 июля 1955 года. Вместе с ним советское государство подарило Польше и Дружбу – построенный неподалеку рабочий поселок (83 корпуса общежитий и 83 односемейных домика), где жили советские рабочие, пока строили варшавский небоскреб[894]. Выступая на церемонии открытия, председатель Совета Министров Польши поблагодарил строителей Дворца культуры и науки за «прекрасный и благородный дар» польскому народу[895].

Илл. 8.4. Дворец культуры и науки в Варшаве. 1955 г. Собрание ГЦМСИР

Таким образом, Варшаву ожидала та же головоломка, что и Москву: сооружения, только что появившиеся на городском горизонте и, в сущности, весьма полезные, чуть ли не сразу после сдачи в эксплуатацию были объявлены монстрами, которые «не выдержали испытания временем». И в Москве, и в Варшаве сталинские небоскребы оказались не просто памятниками.

Варшавский дворец представлял собой гибкий, многофункциональный комплекс, и в дальнейшем он много лет верой и правдой служил жителям польской столицы. Как показывает Михал Муравский в своей работе, посвященной этому зданию, Дворец культуры и науки оставался в Варшаве центром притяжения и в постсоциалистические годы[896]. Было подсчитано, что к 1958 году, за три года работы, Дворец принял уже 20 миллионов посетителей. Популярность этого комплекса отчасти объяснялась его колоссальными площадками и разнообразием функций: как отмечает Муравский, это здание оказалось единственным в Варшаве местом, которое идеально подошло группе Rolling Stones, когда в 1967 году музыканты дали первый и единственный концерт в коммунистической Восточной Европе.

Хрущев ошибся, предсказав в 1956 году, что, когда «наш народ разбогатеет и поумнеет», то совсем откажется от использования небоскребов. Как пишет Карл Шлегель, «если бы архитекторы этих зданий руководствовались исключительно идеологией, а не практическими соображениями – стремлением создать просторные и великолепные интерьеры, – иными словами, если бы никто не думал о пользе, которую должны приносить эти здания, сейчас они бы уже превратились в руины или, как сказал мне кто-то в гостинице „Ленинградская“, в „памятники архитектуры“. Но этого не произошло»[897]. Не менее характерной чертой сталинского монументализма, чем чрезмерность, оказалась еще и долговечность.

Московские высотки и оттепель