Москва Первопрестольная. История столицы от ее основания до крушения Российской империи

Итак, для меня лично первым днем явного вооруженного восстания явилось 9 декабря. В этот день было получено известие, что мятежниками занято реальное училище Фидлера в его доме в Лобковском переулке[17] и они предполагают двинуться оттуда на взятие Думы и прочее, что, вероятно, известно тебе из газет. Решено было, конечно, не допустить этого и предложить им оставить здание. Большому наряду полиции был придан военный отряд из трех родов оружия под общим командованием Сумского полка ротмистра Рахманинова. Я с Петерсоном прибыл из отделения к дому Фидлера около одиннадцати часов вечера, когда приставом велись уже переговоры с осажденными. По Лобковскому и Мыльникову переулкам были расположены войска…

Переговоры были довольно любопытны. Пристав требовал, чтобы они вышли из здания, сложив там оружие, и дал им три четверти часа на размышление и решение этого вопроса путем голосования. Через назначенный срок вышли двое уполномоченных и заявили, что «товарищи» (!?) не могут принять этих условий и согласны выйти и оставить оружие только в том случае, если им немедленно после того без всякой переписи будет предоставлена свобода. Конечно, условия эти не могли быть принятыми. Тогда они просили еще полчаса на размышление и голосование, но в таком сроке им было отказано. Ротмистр Рахманинов заявил, что войска мерзнут с семи часов и что за это время можно было решить такой несложный вопрос; а в поведении их он просто видит желание выиграть время. Я подал мысль, что они ждут подкрепления. Рахманинов решительно сказал им, что они имеют еще ровно десять минут, по истечении которых он подвергнет дом бомбардировке, если они не выйдут. Сам Фидлер, бывший здесь же, плакал и умолял их выйти и сохранить его дом от разрушения. Депутаты медлили. Рахманинов вынул часы и сказал им: «Я начинаю считать время, не теряйте его и бегите бегом к вашим товарищам». «Такой срок им недостаточен, мы не успеем даже разобрать баррикады и выйти», – сказали депутаты. «Не теряйте времени, – отвечал им Рахманинов, – минута уже прошла».

Видя такую твердость, депутаты действительно побежали к товарищам.

И вот наступило томительное молчание. Лица солдат были озлоблены, они глядели на окна дома с мрачной решительностью, не оставлявшей мест никакому сомнению. Слышались недовольные замечания: «Разговаривать еще с такой сволочью! Перерезать их всех, да и делу конец!» Рахманинов посмотрел на часы. Пристав бегал взад и вперед, все время твердя, что он сделал все, что только было возможно, и наконец бросился к телефону в соседний дом и позвонил Медему, что он передает дальнейшее выполнение поручений ротмистру Рахманинову. Со стороны Медема последовало решительное согласие: не останавливаться перед необходимостью пустить в ход артиллерию.

Время шло томительно медленно, нервы были напряжены, сердце начинало биться сильнее. Оставалось две минуты! Роковой момент приближался. Все смотрели на Рахманинова и на окна Фидлера. Вдруг отворилась входная дверь, и на пороге ее показалась женщина с Красным крестом на рукаве[18]. «Мы еще просим десять минут времени – последний срок. Есть надежда, что мы придем к соглашению». – «Вы имели достаточно времени, – при гробовой тишине ответил твердо ей Рахманинов. – Однако, я даю вам еще пять минут, причем прошу предупредить, что всякие дальнейшие просьбы об отсрочке не будут приняты во внимание». «Сестра» удалилась. У нас поднялся говор: «Сдадутся!» Слышались замечания: «Конечно. Или уж совсем дураки и мерзавцы, которых и жалеть нечего!»

Заседание Временного комитета Государственной Думы 28 февраля 1917 года