«3 ноября (21 октября) вожди большевиков собрались на свое историческое совещание. Оно шло при закрытых дверях. Я был предупрежден Залкиндом и ждал результатов совещания за дверью, в коридоре. Володарский, выйдя из комнаты, рассказал мне, что там происходит.
Ленин говорил: „24 октября будет слишком рано действовать: для восстания нужна всероссийская основа, а 24-го не все еще делегаты на Съезд прибудут. С другой стороны, 26 октября будет слишком поздно действовать: к этому времени Съезд организуется, а крупному организованному собранию трудно принимать быстрые и решительные мероприятия. Мы должны действовать 25 октября – в день открытия Съезда, так, чтобы могли сказать ему: „Вот власть! Что вы с ней сделаете?“» (
Эта история постоянно фигурировала в советской идеологической и художественной литературе как пример абсолютно точного и тактически безупречного выбора Лениным даты начала восстания. У Маяковского Ленин заявляет: «Сегодня, говорит, подыматься рано. / А послезавтра – поздно. / Завтра, значит!» («Хорошо!», 1927). В середине 1970-х гг., то есть в период начала формирования культа личности Брежнева, появился анекдот, обыгрывавший все тот же факт: «Октябрь 17-го года. Ленин лихорадочно бегает по Смольному и в смятении твердит одно и то же: „Когда же? Когда же выступать? 24-го? 26-го? 24-го? 26-го?“ К нему подходит мальчик, поднимает руку, как на уроке, и говорит: „25-го, Владимир Ильич!“ Ленин облегченно вздыхает: „Конечно, 25-го! Правильно! Молодец, мальчик! Как тебя зовут?“ – „Леня Брежнев!“ – отвечает мальчик».
Об апокрифичности этого эпизода свидетельствовал еще Троцкий:
«В книге Джона Рида [«10 дней, которые потрясли мир»] есть рассказ о том, будто 21 октября вожди большевиков имели „второе историческое заседание“, на котором, как передавали Риду, Ленин говорил: [конспективно передаются слова Ленина из книги Рида, процитированные выше]. Рид был исключительно чуткий наблюдатель, сумевший перенести на страницы своей книги чувства и страсти решающих дней революции. Именно поэтому Ленин пожелал в свое время несравненной хронике Рида распространения в миллионах экземпляров во всех странах света. Но работа в огне событий, записи в коридоре, на улицах, у костров, схваченные налету беседы и обрывки фраз, при необходимости пользоваться переводчиками, все это делало неизбежными частые ошибки. Рассказ о заседании 21 октября представляет одну из наиболее явных ошибок в книге Рида. Рассуждение о необходимости „всероссийской советской основы“ для восстания никак не могло принадлежать Ленину, ибо он не раз называл погоню за такой основой не более и не менее как „полным идиотизмом и полной изменой“. Ленин не мог говорить, что восставать 24-го слишком рано, ибо уже с конца сентября он считал недопустимым откладывать восстание ни на один лишний день: запоздать оно может, но „преждевременного в этом отношении быть теперь не может“. Однако и помимо этих политических соображений, решающих сами по себе, сообщение Рида опровергается тем простым фактом, что 21-го никакого „второго исторического совещания“ не было: такое совещание не могло бы не оставить после себя следов в документах и памяти участников. Было всего два совещания с участием Ленина: 10-го и 16-го. Рид не мог этого знать. Но опубликованные после того документы не оставляют никакого места для „исторического заседания“ 21 октября. Эпигонская историография не задумалась, однако, включить явно ошибочное показание Рида во все официальные издания: этим достигается внешнее, календарное совпадение директив Ленина с действительным ходом событий. Правда, официальные историографы заставляют при этом Ленина вступать в непонятные и необъяснимые противоречия с самим собою. Но ведь по существу дело и не идет вовсе о Ленине: эпигоны превратили Ленина попросту в свой исторический псевдоним и бесцеремонно пользуются им для подтверждения своей непогрешимости задним числом» («История русской революции», т. 2; цит. по: Октябрьский переворот. Революция 1917 г. глазами ее руководителей. М., 1991. С. 322–323).
34.8
C. 81.Тартино и Елисейково – реальные и по сей день существующие деревни Петушкинского района.
34.9
Непременная реалия крестьянского быта; была хорошо знакома Пушкину: «Варенье, вечный разговор / Про дождь, про лен, про скотный двор…» («Евгений Онегин», гл. 3, строфа I); «Порой дождливою намедни / Я, завернув на скотный двор…» («Евгений Онегин», «Отрывки из путешествия Онегина»).
Кроме того, как «Скотный двор» переводилось название романа Дж. Оруэлла «Animal Farm», в 1960–1970-е гг. широко распространенного в СССР в самиздате.
34.10
См. 31.8.
34.11