Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова

На ассоциативном уровне эта сцена сходна со сценой в госпитале из «Войны и мира», где Наташа Ростова находится у постели умирающего князя Андрея Болконского. В этой сцене сконцентрирован и мотив любви – ненависти к близкому человеку: «А сколь многих людей я [Андрей] ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее [Наташу]» (т. 3, ч. 3, гл. 32); и ситуация «рыдающая княгиня с подурневшим от слез лицом»: «Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно» (т. 3, ч. 3, гл. 32); и детали – «видение сфинкса незадолго до смерти»: «Было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его [Андрея]. <…>…Рубашка-сфинкс лежала у двери <…> новый белый сфинкс, стоячий, явился перед дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал» (т. 3, ч. 3, гл. 32); а также «проснувшийся камердинер Петр»: «Петр-камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора» (т. 3, ч. 3, гл. 32).

Ситуация «княгиня, ненавидящая князя» и мотив (распознания) самозванства (4.24, 10.24, 15.14) контаминируются у Достоевского в сцене встречи Ставрогина и Лебядкиной:

«– Здравствуй, князь, – прошептала она, как-то странно в него вглядываясь. <…> – Слушайте, князь <…> – слушайте, князь… <…> – Слушайте, князь, – повторила она в третий раз твердым голосом, с неприятною, хлопотливой миной в лице. <…> Я прошу вас, князь, встаньте и войдите, – произнесла она вдруг твердым и настойчивым голосом.

– Как войдите? Куда я войду? <…>

Его как будто осенило.

– С чего вы меня князем зовете и… за кого принимаете? – быстро спросил он.

– Как? разве вы не князь?

– Никогда им и не был.

– Так вы сами, сами, так-таки прямо в лицо признаетесь, что вы не князь!

– Говорю, никогда не был.

– Господи! – всплеснула она руками, – всего от врагов его ожидала, но такой дерзости – никогда! Жив ли он? – вскричала она в исступлении, надвигаясь на Николая Всеволодовича. – Убил ты его или нет, признавайся!

– За кого ты меня принимаешь? – вскочил он с места с исказившимся лицом <…>

– А кто тебя знает, кто ты таков и откуда выскочил! Только сердце мое, сердце чуяло, все пять лет, всю интригу! А я-то сижу и дивлюсь: что за сова слепая подъехала? Нет, голубчик, плохой ты актер, хуже даже Лебядкина. Поклонись от меня графине пониже да скажи, чтобы присылала почище тебя.

<…>

– Прочь, самозванец! – повелительно вскричала она. – Я моего князя жена, не боюсь твоего ножа!

<…>

Он бросился бежать; но она тотчас же вскочила за ним, хромая и прискакивая» («Бесы», ч. 2. гл. 2).

40.16 C. 99. Именем щедрот твоих – дай припомнить!.. —

Стилизация под Священное Писание: «Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои» (Пс. 50: 3; см также 24: 6, 39: 12, 68: 17, 76: 10, 78: 8, 102: 4, 118: 156, 144: 9).

40.17Камердинер! Я позвонил в колокольчик… <…>

– Ка-мер-ди-нер!.. —

Ближайшая аллюзия – взаимоотношения Обломова и его слуги Захара у Гончарова:

«Пробило половина десятого, Илья Ильич встрепенулся. <…>

– Захар! – закричал он. <…>

Илья Ильич, погруженный в задумчивость, долго не замечал Захара. Захар стоял перед ним молча. <…> Захар ушел, а Илья Ильич продолжал лежать и думать <…> Прошло с четверть часа. <…>

– Захар! <…> Захар ушел, а Обломов погрузился в размышления. Через несколько минут пробило еще с полчаса. <…>

– Захар, Захар!» («Обломов», ч. 1, гл. 1).

Возможны также ассоциации с библейским пророком: «Пришлые в дому моем и служанки мои чужим считают меня; посторонним стал я в глазах их. Зову слугу моего, и он не откликается; устами моими я должен умолять его» (Иов. 19: 15, 16).

40.18 C. 99. Вошел слуга, весь в желтом, мой камердинер по имени Петр. Я ему как-то посоветовал, спьяну, ходить во всем желтом, до самой смерти, – так он послушался, дурак, и до сих пор так и ходит. —