Москва Поднебесная

Вторая цель Мамедова была благородной и даже романтической. В тюрьме, когда заключённые вели себя хорошо, начальство, раздобренное водкой и усталостью, иногда позволяло осуждённым смотреть телевизор. Эти дни были словно праздник. Больше всего Богдану нравилось ток-шоу «Вечера с Элладой», а точнее, его ведущая Эллада Вознесенская. Можно сказать, в тюрьме Мамедова настигла любовь. Глядя на знаменитую телеведущую, он, сам себе удивляясь, ощущал внутри противоестественную для него, но странно приятную для души и всего организма нежность, разливающуюся по телу зудящей истомой. Мамедов пожирал взглядом телеэкран и всякий раз представлял Вознесенскую своей. От таких мечтаний Богдан подолгу не мог уснуть, и в голове его зарождалась мечта: непременно увидеть нимфу своих грёз в реальности и высказаться ей о своих чувствах. И порой, где-то в глубине подсознания, Мамедов представлял себе эту встречу, которая в грёзах его кончалась неожиданным признанием теледивы в любви к нему с непременно вытекающей из признания ответной сильнейшей страсти. Сердце Мамедова замирало на мгновенье, возносилось к высоким облакам, и в ту же секунду падало, испугавшись внезапного храпа сокамерника, разбиваясь на сотни разочарованных осколков о реальность окружающего тюремного мира. Мамедов понимал, что такая встреча почти невозможна, но упёрто верил, что именно «почти». И вновь всякий раз, насмотревшись телевизора, мечтал. Мечтал о телеведущей Вознесенской.

Женщин в жизни Богдана было немного, и все они не шли ни в какое сравнение с телезвездой. То были, в основном, сильно пьющие, похабные торгашки с вещевых рынков, сильно пьющие, развязно-пошлые шлюшки с ленинградского шоссе, и одна женщина-крановщик, у которой Богдан жил последние полгода перед сроком. Женщина-крановщик, по имени Клавдия, тоже много пила, имела три золотые коронки на зубах, и сына-двоечника. Богдан её не то чтобы любил, просто жить ему было негде, а Клавдия ничего не имела против нигде не работающего сожителя. Возвращаться к ней амнистированный ни в коем случае не собирался, во-первых, потому что любил другую – телезвезду Вознесенскую, во-вторых, потому что у крановщицы была тяжёлая рука.

Спьяну она частенько поколачивала щуплого Мамедова за всякую мелочь. То за проданные серебряные её серёжки, то за вазу, разбитую случайно, а то и за нежелание удовлетворять горячий, словно чрево вулкана, пыл крановщицыной страсти. Гасить-то его всё равно потом приходилось, но стоило это Богдану немалого, да и для жизни занятие было опасным. Несколько раз чернявая голова Мамедова, застревая промеж мощных ляжек Клавдии, сотрясающейся в оргазме, чуть не трескалась, словно переспелый арбуз, сдавливаемый прессом.

Мамедов порывался поначалу Клавдию зарезать, когда та, отлупив его и получив порцию недостойных джигита ласк, которые любила больше общепринятых, заваливалась спать, громогласно храпя и распространяя по комнате зловонный перегар. Но, здраво оценивая ситуацию, он всякий раз передумывал, понимая, что, кроме как у крановщицы, жить ему не у кого. Потом Богдан попался, и домом его надолго стала тверская тюрьма.

Третья цель Богдана была банальна до невозможности: он хотел выпить водки.

Направляясь к останкинскому телецентру, Богдан заподозрил, что что-то вокруг изменилось. И изменилось кардинально. Первое – запах. Весь летний воздух был пропитан канализационными испарениями, словно внезапно налетевший на столицу ураган перевернул и выплеснул на тротуары сотни пластиковых кабинок биотуалетов.

А второе – башня. Её не было! Вернее, она была, но была совсем не такой, какой Богдан видел пять лет назад. Бетонный обрубок архитектурного гиганта торчал из земли и напоминал застывший хобот исполинского слона, зарытого в недрах города. Из чрева этого хобота тянулись во все стороны сотни шлангов. По всей видимости, они качали оттуда что-то. Что, Богдан не знал. Вонища постепенно усиливалась, и дышать становилось опасно для здоровья.

Когда Богдан, превозмогая тошноту, подкатывающую к горлу, добрался до здания телецентра, он увидел множество людей возле входа. Среди них были и звёзды экрана, много раз виденные Мамедовым в телевизоре, и политические деятели, активно о чём-то спорящие друг с другом, и менты с автоматами, важно разгуливающие среди именитых сограждан. Были здесь и простые люди, отгороженные милицейским кордоном. Они стояли с плакатами и лозунгами, тревожно посматривая на снующих у входа в телецентр звёзд. Многие были в респираторах и повязках, а некоторые и в противогазах. Люди скандировали что-то о бессовестности власти, просили вернуть им смысл жизни и телесериалы, но их никто не слушал.

Мамедов протиснулся в толпу и, словно один из червей в банке, пополз к ограждению. Он чувствовал, что женщина его грёз где-то здесь, где-то среди своих телевизионных коллег возле входа.