Москва. Путь к империи

Иван IV Васильевич отправился со свитой бояр в Новоспасский монастырь навестить митрополита Макария, получившего ранение в тот момент, когда его пытались спустить по тайному ходу из охваченного пламенем Кремля к Москве-реке. Во время встречи с первосвятителем царю доложили, что пожар возник не самопроизвольно, но по вине «некоторых злодеев». Юный самодержец лишь удивился и повелел расследовать это дело. Неизвестно, то ли не догадывался он по молодости лет, куда приведет расследование, то ли все точно просчитал Иван и решил нанести удар по тем, кто его именем фактически управлял страной, но через два дня в Кремле, на площади бояре собрали огромную толпу и с этакими невинными лицами спросили: «Кто поджег столицу?» Из толпы несколько голосов громко крикнуло: «Глинские! Глинские!»

То был очередной заговор. Противники Глинских в Боярской думе пустили слух по городу о том, что княгиня Анна Глинская, мать фаворитов царя, извлекала из трупов сердца, «клала их в воду и кропила ей улицы». От того и пошел по Москве огонь.

Толпа на кремлевской площади по-волчьи взвыла: «Глинские!», и вой этот привел в ужас стоявшего в окружении бояр Юрия Глинского, сына Анны, которая в это время находилась со вторым сыном в Ржеве. Юрий ринулся в Успенский собор, надеясь там найти спасение. Но люди ворвались в храм и убили несчастного. В Москве такого еще не бывало, во всей стране Рюриковичей до сих пор такого кощунства еще не бывало, чтобы в храмах убивать людей.

Одного Глинского толпе не хватило. Имение знатных бояр было разграблено, дети и слуги убиты. Но и этим не насытилась толпа. Люди, черные от дыма, от съедавшей их души злости, бродили по городу, собирались в кучки, жаждали крови. Такую толпу угомонить может лишь кровь.

В эти опасные дни царь пребывал на Воробьевых горах во дворце. Он не знал, что делать, как успокоить народ. К нему из Новгорода явился иерей Сильвестр, приятель митрополита, и свершилось чудо: со Священным писанием в руках иерей грозным голосом возвестил трепетавшему от страха юноше, что Москва сгорела от огня Небесного, что Бог наказал людей. Далее священнослужитель изложил по Священному писанию законы, данные Богом всем царям… В той критической ситуации явление Сильвестра русскому самодержцу было воистину чудодейственным, очень своевременным. Но надо заметить, что иного продолжения событий просто быть не могло: в жизни представителей верховной власти очень много логичного, даже несмотря на то, что личностные качества могут вносить в нормальное течение событий хаос на какое-то время.

Иван IV Васильевич не принять «чудо» Сильвестра просто не мог! И все же, как это ни противоречиво будет звучать, величие Грозного состоит именно в том, что в те летние дни 1547 года он понял, кто и зачем ему нужен в данный ответственный момент. Он это понял. И Сильвестр остался во дворце, сблизившись с любимцем царя Алексеем Федоровичем Адашевым, человеком, по мнению Андрея Курбского и Н. М. Карамзина, чистой души, бескорыстным, щедрым на добро, искренне преданным. Только такие люди нужны были царю в тот период — период великих свершений и великих завоеваний.

Царь находился еще в состоянии душевного потрясения от всего случившегося, еще не осознавал перемены, произошедшей с ним, как вдруг из Москвы в Воробье во явилась мятежная толпа. Может быть, она пришла к царю по собственной инициативе, но скорее всего был организован, спровоцирован данный поход теми, кто выкрикнул первым фамилии виновных в пожаре. «Глинских! Княгиню Анну! Михаила!» — снова выла по-волчьи толпа… Что могло случиться, если бы царь дал слабинку — пошел бы, например, с ними на переговоры, — догадаться нетрудно. Вероятнее всего организаторы послепожарного заговора рассчитывали именно на эту слабинку, на получение возможности крутить царем, вертеть им как захочется.

«Глинских! Глинских!» — требовали люди, и царь приказал открыть огонь по бунтовщикам. Ситуация тут же изменилась. Крик еще стоял над Воробьевом, но то кричали раненые люди; они просили пощады, а не княгиню и князя Глинских. Для острастки пришлось казнить несколько человек, но царь быстро успокоился, и, как ни странно, с этого момента началось самое плодотворное десятилетие его правления.

Царь — вот когда Иван IV стал действительно царем на Москве — повелел прибыть в столицу представителям каждого сословия, собрал их на площади у лобного места и после молебна вышел в сопровождении дружины к соотечественникам в окружении бояр, священнослужителей и в полной тишине сказал, сначала обращаясь к митрополиту, а затем к народу, свою знаменитую речь, зафиксированную в Степенной книге и в летописях. Знаменита эта речь тем, что обращена она была к народу. Не просто к нищим или простолюдинам, к воинам или ремесленникам, а именно ко всему народу огромной державы.