Москва. Путь к империи

Потрясенный двумя поражениями, хан разбил лагерь у Пахры, привел полки в порядок, ожидая, что противник ринется в атаку. Но князья Воротынский и Хворостинин не спешили с атакой. Они надежно оборудовали позиции и стали ждать штурма, приготовив хану небольшой сюрприз. Девлет-Гирей ждал-ждал русской атаки, не дождался и сам начал бой. Сначала крымчане ударили по стрельцам. Те сделали свое дело, раздразнили врага, но все до единого погибли. Девлет-Гирей вошел в азарт, очистил от русских противоположный склон холма и начал штурм «гуляй-города».

Главный воевода хана Дивей-Мурза лично отправился на разведку и попал в плен перед решающим сражением. Эта потеря вывела из себя Девлет-Гирея. Он бросил на штурм все силы. Первая атака захлебнулась, хан, не давая передышки, перегруппировал полки, и вновь была атака.

Воины крымского хана рвались на холм, преодолевали выкопанный противником ров, оставляли в нем десятки трупов, приближались к «гуляй-городу», несмотря на крупные потери. Русские кололи их пиками, рубили топорами, саблями… Пришел вечер.

Девлет-Гирей двое суток отходил от того боя, воины его залечивали раны, готовились к продолжению штурма. Они не знали, что у русских на холме кончилась вода! Воротынский и Хворостинин приказали копать колодцы, но, удивительно, до воды воины так и не докопались. Всего-то в трехстах метрах отсюда текла река Рожай. Родников там — через каждые двадцать метров. Но не добраться до них. Дня три нужно было потомить русских без воды. Девлет-Гирей не знал об этом: в Подмосковье от жажды никто не умирал.

2 августа была еще одна атака. Воины Девлет-Гирея, особенно его сыновья, чувствовавшие за собой вину, дрались прекрасно, хотели освободить из плена Дивей-Мурзу. Русские отражали атаки, изнывая от жажды и ни единым движением не давая понять врагу, какая беда у них приключилась. И опять пришел в шуме нескончаемого боя вечер. Крымский хан боя не прекратил, но проморгал маневр Воротынского, который незаметно вышел из укрепления, обошел противника и затаился с отрядом у него в тылу.

Атака на «гуляй-город» продолжалась. Как вдруг, дождавшись условного сигнала, отряды Воротынского с тыла, а Хворостинина — в лоб ударили по врагу. Победа была полная. Девлет-Гирей потерял сына, внука, несколько полководцев, сам чуть не попал в плен, и, очень грустный, отправился подальше от Москвы на юг.

Князья Воротынский и Хворостинин своей победой совершили в те жаркие дни чудо. Они спасли Москву от большой беды и закрепили Казань и Астрахань за Русским государством.

Царь в этом деле не участвовал. Видимо, абсолютно уверенный в победе небольшой рати Воротынского и Хворостинина, он отправился в Новгород для руководства общим боевым действием русского войска в Ливонской войне. Узнав о результате битвы при Молоди, царь, не скрывая радости, награждал всех щедро, а затем, гордый и величественный, явился с семьей, с двором в столицу. Народ встречал его как победителя, и он в порыве чувств, а может быть, по подсказке медленно возвышающегося Бориса Годунова, отменил опричнину.

Впрочем, она уже свое дело сделала: сокрушила род Рюриковичей, выпустила на сцену истории новых героев, в частности дворян, утолила жажду царских собак-грызунов, загубила вместе со многими Рюриковичами еще больше людей, знатностью поменьше, и окончательно закрепила в сознании народа — основателя империи, тогда еще находившейся во младенчестве, — представление о царе-батюшке — справедливом, добром избавителе народном от всех лиходеев.

«…Прямая цель опричнины была достигнута, и всякая оппозиция сломлена. Достигалось это не только системой принудительных переселений ненадежных людей, но и мерами террора. Опалы, ссылки и казни заподозренных лиц, насилия опричников над «изменниками», чрезвычайная распущенность Грозного, жестоко истязавшего своих подданных во время оргий, — все это приводило Москву в трепет и робкое смирение пред тираном. Тогда еще никто не понимал, что этот террор больше всего подтачивал силы самого правительства и готовил ему жестокие неудачи вне и кризис внутри государства»[178].

Опричнина была отменена, изменить свой нрав, безудержно жестокий, царь не мог. Каждая неудача порождала в нем бурю нечеловеческих страстей, желаний. Он набрасывался то на одного несчастного, то на другого, и верные прихвостни, убрав с седел своих коней черепа собак и метлы, продолжали зверствовать с нарастающей дикостью.

В 1577 году русские войска одержали в Ливонской войне свои последние значительные победы. В Речи Посполитой восходила звезда Стефана Батория, избранного в 1576 году королем Польши. Мудрый политик и прекрасный полководец перехватил инициативу у Ивана IV Васильевича и прочно завладел ею. Царь еще не догадывался об этом, но даже если бы он знал наверняка, что для серьезной борьбы с литовцами, поляками и шведами в Ливонской войне ему нужны будут такие великолепные воители, каким был князь Михаил Воротынский, то вряд ли Грозный изменил бы отношение к нему.