Москва-Синьцзин

— Милая Елена Константиновна, вы мне несказанно нравитесь. Я никогда еще не встречал такой интересной женщины, — сказал Эдриан новой знакомой, когда пришел момент переходить от разминающей веселой болтовни к доверительности. Сказал очень серьезно. И чистую правду: именно такой женщины он действительно никогда не встречал. Похожих — да, неоднократно, но ведь всё дело в нюансах.

— Какая вы на самом деле? Что таит этот ускользающий взгляд из-под ресниц, эта очаровательная, но, если приглядеться, печальная и тревожная улыбка?

— Я таю в себе бездны, — кокетливо ответила Елена Константиновна. — Дышу духами и туманами.

Неумные женщины, изображающие фамм-фаталь, так трогательны, подумал Эдриан и ощутил прилив нежности.

— Попудрю носик, — объявила красавица, поднимаясь. — Закажите мне бокал «клико».

Вернулась повеселевшая, печаль и тревожность исчезли, глаза оживленно блестели.

— Продолжайте говорить комплименты, — велела она, пригубливая вино. — Но не пытайтесь раскрыть мою тайну. Пусть я останусь для вас загадкой.

Он удивился.

— Помилуйте, какие загадки? Вы ловите здесь клиентов и только что в туалетной комнате заправились кокаином. Ни первое, ни второе не вызывает у меня ни малейшего осуждения.

Почтительно взял ее тонкую руку, поцеловал запястье.

— Какой заня-атный, — протянула Елена Константиновна. — Люблю занятных. Тогда не будем терять времени. Едем ко мне. Двадцать пять долларов — это со скидкой за то что вы такой занятный. И хорошенький.

— У меня мало принципов, но один из них — не платить за любовь деньгами. Лишь ответной любовью. Поэтому давайте лучше посидим и поговорим. Можете заказать хоть бутылку шампанского — вам ведь нужно поддерживать хорошие отношения с отелем. А когда появится подходящий кандидат в клиенты, вы меня оставите.

— Э, да он голубой, — наморщила нос собеседница. — Могла бы догадаться по галантерейной внешности.

— Уверяю вас, я абсолютно пурпурный.

— Что это значит?

— Разве вы не замечали, что в минуту страстной любви между мужчиной и женщиной воздух становится пурпурно-золотистым? Такая любовь похожа на пышную осень — в багрец и золото одетые леса. Неужели не замечали? Значит, вас никогда еще не любили по-настоящему, как вы того заслуживаете.

Слова лились сами собой. Эдриан уже уловил мелодию этой обворожительной, изломанной, израненной испытаниями, но вопреки всему надеющейся на чудеса женщины. Говорить с ней надо было декоративно и жеманно — чтобы она перестала жеманничать и стала естественной. Но ни малейшего намека на издевательство, упаси боже.

Елена Константиновна смотрела на него внимательно, словно только что увидела и теперь хотела разглядеть получше.

— Какой заня-атный, — повторила она. — К черту деньги. Едемте так. И вина больше не заказывайте. Лучше купите вон у того губастого коки. Больше трех юаней за пакетик не давайте, а то они любят драть с иностранцев.

— Три юаня? Так дешево?

— Это Маньчжурия. Здесь за наркоту не сажают, потому и дешево. Бери такси, едем.

Кажется, Елена Константиновна решила больше не изображать блоковскую незнакомку. Она взяла спутника под руку, повела к выходу.

— Давай возьмем не такси, а велорикшу, — предложил Эдриан. — Хочется туземной экзотики.

Такой у него был уговор с Масянь: он делает что хочет, но под ее присмотром. Шустрая напарница где-то раздобыла трехколесную повозку с кожаным балдахином и мягким сиденьем.

Сели, поехали.

— Расскажи мне про себя. Только без вранья, ладно? — попросил он под мерное стрекотание велосипедных колес. — В тебе, правда, чувствуется загадка. Ты всего на четыре года старше меня, а такое ощущение, что видела и испытала в сто раз больше. Не удивляйся, я угадываю женский возраст по морщинкам в уголках глаз. Тебе двадцать семь.

— Прямо очень занятный. И ему действительно интересно, — удивленно сказала Елена Константиновна. Как у многих одиноких людей у нее привычка разговаривать с собой вслух, подумал Ларр.

Улыбка на бледном лице стала горькой.

— Ну, гляди, сам напросился. Если шлюха начинает жаловаться на судьбу, нашу сестру уже не заткнешь.

— Ты не шлюха. Просто жизнь жестоко с тобой обошлась.

Елена Константиновна погладила его по щеке.

— Ты милый. Поэтому пожалею тебя. Не буду портить наш пурпур нытьем, а то разнюнюсь. Жизнь жестоко обошлась со всеми нами, харбинскими русскими. Жили не тужили до тридцать первого года, а потом пришел японский волк, дунул, и разлетелась наша соломенная избушка, всех раскидало кого куда. Таких, как я, много. Оказываешься на улице, без куска хлеба. Предлагают контракт: кров, деньги, защита. Сажают кого на опиум, кого на героин, кого на коку. А потом выпускают, но ты уже, как собака на поводке. Была барышня Леночка, стала Рэна-байсюнфу. «Байсюнфу» по-японски…

— Я знаю. — Он приобнял ее, осторожно смахнул слезинку, чтоб не потекла краска. — Всё можно исправить. Иногда это очень трудно, но всегда можно.