Москва-Синьцзин

Шелест шин по асфальту.

Справа потянули за рукав.

— Выходим.

Пригнули голову, чтоб не стукнулась. Поставили на ноги. Держат с двух сторон.

Пахло свежим загородным воздухом, хвоей. Щебетали птицы.

Шаги.

Ласковый, с протяжцей голос:

— Ну показывайте, показывайте, кого вы мне привезли.

С Мэри сдернули мешок. Она прищурилась от яркого солнца.

Двор, замкнутый высокой каменной стеной. Трехэтажная усадьба с колоннами. Брюхастенький мужчинка в кителе без знаков различия с любопытством смотрел на арестантку снизу вверх.

— Я думал, монстра какая, а это бабуля божий одуванчик. Что ж вы, звери, ее в наручники-то? Отомкните, отомкните. У меня Санаторий, а не тюрьма. Ты ведь брыкаться не будешь, голуба? Мы с тобой отбрыкались, наше дело стариковское.

Это было сказано с добродушной улыбкой на пухлом, морщинистом лице.

Щелкнули наручники. Мэри потерла помятые запястья.

— Вы езжайте себе, ребятки. Верочке я позвоню, когда пациентка вылечится. Думаю, много времени не понадобится.

Он приобнял Мэри за плечо мягкой кошачьей лапой. Повел.

— Давай знакомиться, милая. Ничего, что я на «ты»? Вы мне все тут как родные. Звать меня Никита Никитич, служу я в Санатории комендантом. Можно просто «Никитич», по-домашнему. А ты мне свое имя не называй, это мне ни к чему. — Голос был сладкий, с причмокиванием. Как у вурдалака, примеривающегося вонзить клыки в артерию. — Называться ты у нас будешь Восьмая, по номеру палаты. Заведение у нас малюсенькое, всего-то восемь палат и есть. Четыре на первом этаже, четыре на втором.

Поднялись по ступенькам к массивным, тараном не вышибешь, дверям. Окна отливали тем особым, чуть матовым оттенком, какой бывает у толстых, пуленепробиваемых стекол. Потому и без решеток, догадалась Мэри.

— Я это, я, отворяй, — сказал комендант в заслонку с дырочками.

Двери крякнули, разъехались. Ого, автоматика. Впечатляющий уровень техники для бедной, отсталой страны, подумала Мэри. Но в сферах, считающихся важными, русские не скупятся. Взять то же метро. Нет, определенно я вышла на правильный уровень.

Про то же заговорил и Никитич.

— У нас образцово-показательное заведение. Всё по высшему разряду. Сейчас тебя досмотрят, оформят, а я тебе расскажу.

Завел в комнату, похожую на кабинет врача. Всё белое. Молчаливый человек в крахмальном халате и резиновых перчатках быстро и очень профессионально прощупал на Мэри одежду. Личный досмотр, инвазивный, произвел без раздевания — просто поднял платье, залез, всё прощупал. Мэри поморщилась, но стерпела.

На стол легли изъятые предметы: расческа (в ней игла); носовой платок (пропитан усыпляющим препаратом, который активизируется при смачивании); очки (при необходимости дужки превращались одна в отвертку, другая в сверло); часы «ролекс» (в корпусе пилка). Крахмальный ничего не упустил.

Жалко, что отобрали туфли. Там в каблуках тоже имелось кое-что полезное. Взамен пришлось обуться в кожаные тапочки.

Всё это время комендант не затыкался.

— В палату я тебя после отведу. Сначала устрою небольшую экскурсию. У нас порядок какой? К каждому новому пациенту мы с дорогой душой. Селим на второй этаж. Условия там мировые, всем нравится. Ну а если человек серьезно болеет и выздоравливать не хочет, тогда, делать нечего, спускаем на первый. Там даже койки нету. На голом полу, по-собачьи спят. И нужду тоже справляют по-собачьи, в дыру. И водят на лечебные процедуры. Ты закончил, Лёш? В опись вещички включи. После, когда выписываться будешь, всё вернем, милая. Не беспокойся.

Снова вывел в вестибюль. Показал на железную дверь.

— Палаты первого этажа вон там. Лучше тебе туда не попадать. А сейчас в подвальчик заглянем. Чтоб ты получила представление о лечебных процедурах. С нашим главврачом познакомлю.

Спустились по лестнице. Откуда-то доносилось монотонное мычание.

Никитич толкнул дверь.

Полутемный коридор с низким потолком. Затхлый, сырой запах. Мычание стало громче.

Комендант постучался в комнату с табличкой «Процедурная».

— Кондрат Парменыч, это я! Можно?

— Угу, — ответили с той стороны. Лязгнула щеколда, открылась створка.

Сумрачное помещение заполнял глухой стон, полный долгой, изнуренной муки.

Хмурый очкастый человек в кожаном фартуке посторонился. Под фартуком была только майка. Изо рта торчала дымящаяся папироса.

— Ну как? Не дошел еще? — спросил Никитич. — Я на минутку. Только покажу гражданочке, как вы работаете.

С крюка, закрепленного на потолке, на веревке свисал вниз головой голый человек, мужчина. Страшные звуки издавал он. Капала кровь. На полу поблескивала темная лужа.

— А? — «Главврач» вынул из ушей затычки. — Про этого что ли? Кряхтит пока. Ничего, мне торопиться некуда. Хемингуэя вот читаю. Пьеса «Пятая колонна». Сильная драматургия.

Кивнул на раскрытую книгу.

— Кондрат — человек интеллигентный, — шепнул комендант. — Огромный опыт, ангельское терпение. Лечит самые тяжелые случаи. Но лучше тебе с ним не знакомиться. Это уж от тебя зависит… — И «Главврачу», снова сунувшему в уши затычки: — Ну, работайте, работайте. Не будем мешать.