Москва-Синьцзин

— Ладно. Пойдем, вызовешь Омельченко. С тупыми я тоже умею разговаривать.

Перед тем как позвонить, Колодяжин немного помедлил. На всякий случай Мэри держала кулак «трилистником»: три согнутых средних пальца выставлены вперед. Удар получается максимально точный, сфокусированный.

Но сержант не подвел. Он действительно был не дурак.

— Мирон, чего-то мне того… — хрипло просипел он в трубку. — …Плывет всё… Голова огнем… Съел что-то, не знаю… Или болезнь какая… Вырублюсь сейчас…

И уронил трубку, чтобы стукнулась о стол. Послышался быстрый голос, говоривший что-то неразборчивое. Потом гудки.

— Сейчас прибежит. Мне что делать?

— На полу раскинься. Чтоб от двери сразу было видно.

Мэри встала сбоку от входа.

Через минуту послышался топот. Скрежет. Вошел плотный человек с таким широким загривком, что Мэри передумала бить по шейным позвонкам. Шеи у Омельченко, собственно, не было, голова росла прямо из плеч, как у кабана. Вывернула ему правую руку, сломала запястье. Хруст, крик. Проделала то же с левой рукой. Крик перешел в вопль. Это пускай. Никто кроме коридорного с первого этажа не услышит, а тому кроме этого же Омельченки звонить некому.

Тупые люди не понимают логических аргументов, но хорошо усваивают физические. Поэтому Мэри дала калеке полминутки поматериться и повыть, а когда стоны стали потише, ткнула пальцем в нервный узел под ключицей. Зажала уши. Подождала, чтобы разинутая пасть закрылась.

Спросила:

— Еще хочешь?

Замотал головой. Закрылся руками. Кисти висели, словно тряпишные.

— Сейчас мы спустимся вниз и ты вызовешь Никитича. Скажешь ему: «Позвонил Колодяжин со второго. Говорит, Восьмая померла». Повтори.

Молчит, хлопает глазами.

Мэри погрозила пальцем. Тем самым, которым нанесла удар.

— «Колодяжин докладывает. Восьмая померла», — быстро сказал Омельченко.

— Ну, можно и так. Идем.

Внизу она сама подала ему трубку. Другую руку положила на глаз, слегка надавила.

— Скажешь не то — я тебе ноготь прямо в мозг воткну.

Второй глаз, открытый, косился на нее с ужасом.

— Извиняюсь, товарищ начальник. Чэпэ у нас. Колодяжин докладывает, Восьмая померла…

— Вот зараза! Точно померла? — спросил на том конце тоненький голос.

— Не могу знать, не поднимался…

Мэри одобрительно кивнула. Боль и страх — отличное лекарство от тупости.

— Может, живая еще? Сейчас придем с Зотовым. Позвони Колодяжину, пусть искусственное дыхание попробует.

— Слушаюсь.

Рассоединился.

— Кто это Зотов?

— Главврач.

— Он же палач?

— И врач тоже.

Маленький подарок судьбы, сказала себе Мэри. Одна из радостей жизни — избавлять мироздание от особенно гнусных тварей. Собиралась избавить мироздание от липкого паука Никитича, а тут еще и этот читатель Хемингуэя в качестве бонуса.

— Не убьете? — жалобно спросил Омельченко. — Я же всё сделал, как велено.

Все-таки он был тугодум, не то что сержант. Вперед не заглядывал. Может, ему зачтут сломанные врагами руки и не расстреляют, а просто посадят. Хотя вряд ли. Очень уж крупное у НКВД выйдет «чэпэ».

— Колодяжин, этого — на второй этаж, запереть. И назад сюда. Пулей!

Успел — как раз послышался громкий голос из-за двери:

— Отпирай, Омельченко! Это мы! Отсюда я уже открыл.

Вошли двое. Мэри не увидели, она спряталась за створкой.

— Колодяжин? — удивился комендант. — А Омельченко где?

— Сам с Восьмой возится, мне не доверил, — ответил умница сержант.

«Главврача», видно, подняли с постели — он был в кальсонах и бязевой рубахе. В руке держал маленький чемоданчик.

Мэри шагнула вперед, нанесла смертельный удар под затылок. Жалко, конечно, что мерзавец, мучивший людей, сдох мгновенно и без мук. С другой стороны, если верна гипотеза о переселении душ, покойник не успел хоть чуть-чуть очистить свою карму предсмертным страданием и реинкарнируется в какое-нибудь животное низшего порядка.

Вот Никитичу шанс на частичное очищение Мэри предоставила. Сбила с ног, понажимала на разные чувствительные места, дала поорать.

Спросила:

— Еще или хватит?

— Хва… тит… — просипел комендант.

— Хочешь, чтобы я ушла и оставила тебя в покое?

— Да! Да!

Сжавшийся, подвывающий от испуга и боли человечек уже не напоминал вкрадчивого упыря, сладостно причмокивавшего при виде новой жертвы.

— Как попасть за ворота? А чтоб ты побыстрее соображал…

Она занесла палец.

— Я вас отведу! — быстро сказал Никитич. — Мне откроют! Только мне самому, больше никому! Инструкция!

— Хорошо. Но учти: пикнуть не успеешь. Ты видел, как я это делаю.

Мэри кивнула на труп.

Комендант затряс головой: нет-нет-нет!

Можно было ему верить. Этот геройствовать не станет.

— Мы с Никитичем рядом. Ты — конвоир, сзади, — проинструктировала она сержанта.

Через двор шли так: Мэри спокойно, Никитич семенил рядом, приговаривая «всё сделаю, всё сделаю», сзади топал сержант.

Перед воротами она шепнула:

— Ты любишь пациентов обнимать. Ну-ка!

Дрожащая рука легла ей на плечо.

— Открывайте, открывайте! — крикнул Никитич вверх, в луч прожектора. — Ведем дорогую гостью на прогулку по ночному лесу. Живо, живо!

— Слушаюсь, — ответил прожектор.

Загрохотали ворота.

На той стороне темнели деревья.

— Проводишь нас, — тихо сказала Мэри.