"Москва слезам не верит" (К 30-летию выхода фильма)

"Они должны заботиться о здоровье трудящихся..." Знакомая песня! Как же он ненавидит трудящихся! Или... "труждающихся"? То есть тех, к кому обращен евангельский призыв Врача: "Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные..."

А Катя - та не знает, что рядом с нею - антихрист. Она, даже и дожив до 40-летнего возраста (вторая встреча на той же скамейке - "скамье подсудимых"), не понимает, или не хочет понимать, что он встречался с ней только для того, чтобы урвать кусок профессорской квартиры. Ее собственные слова: "Не знал или не хотел знать?" Слова - обращенные к Родиону. У Достоевского: слова не Родиона (Раскольникова), но князя Мышкина: "Парфен, не верю!" - обращенные к его явному, очевидному убийце. Предел отчуждения в отношении к бывшему возлюбленному, который она называет: хотела доказать, что и сама может выстоять и добиться успеха в жизни. Иными словами: по-прежнему думает, что между ними была любовь, которую он разрушил. А любви-то как раз, с его стороны, и не было! Антихрист, с его холодным семенем, не может... любить. "Не верит" - и выносит ему... оправдательный приговор.

А в тот раз, 20 лет назад, твердит только одно: "Помоги найти врача..." Острота ситуации, созданной перед нами на экране, в том, что Врач... рядом, на соседней скамейке, нужно лишь суметь разглядеть, а она этого не замечает. И обращается к тому... кого не считает "антихристом". Мотив повести Пушкина "Уединенный домик на Васильевском": мать героини, повинная в сближении дочери с антихристом - выгодным женихом, при смерти, и инфернальный возлюбленный мечется... в поисках "врача". Целителя, экстрасенса, говоря нашими словами. Но с экстрасенсами в тогдашнем Петербурге было, видимо, туго.

*    *    *

И звучит в устах антихриста... притча о разбитой чаше: "Разбитую чашку, как говорится, не склеить, так что расстанемся по-хорошему!" Притча известная: разбитая чаша - религия человечества, расколотая на несколько вероисповеданий (уже в сцене у роддома к нашему православию присоединяется: ислам). И, натурально, антихристу хочется, чтобы человечество оставалось расколотым! Более того - распадалось на все меньшие и меньшие кусочки.

Но, кроме того, здесь, вероятно, подразумевается и другая чаша: Чаша христианства, Чаша Святых Даров, жертвенной Плоти и Крови Христовой. Кажется, что Вера вокруг - окончательно уничтожена, воцарился столь алкаемый инфернальным собеседником атеизм. В сцене - внезапно проступают черты первого эпизода булгаковского романа, разговора... происходящего тоже на бульварной скамейке! В ходе которого Воланд "испуганно обвел глазами дома, как бы опасаясь в каждом окне увидеть по атеисту"... Рядом у Булгакова - и Распятие: в возникающих в воображении собеседников иерусалимских главах Мастера...

В самом же "инфернальном" Рудике впервые, пожалуй, за весь фильм вспыхивает знаковая деталь облика главного борца за построение атеистического общества: его кепка - инициирует в фильме появление мотива ленинской кепки, который еще даст о себе знать.

Разбитая, отвергнутая Чаша со Св. Дарами - находится в центре сцены празднования рождения дочери Катерины, следующей сразу после сцены у роддома. Если в эпизоде празднования свадьбы перед нами всплывали очертания евангельских пиршеств, символизирующих Царство Небесное, и прежде всего Тайной Вечери, с ее прообразующими Таинство Евхаристии словами Иисуса Христа, - то в этой сцене... происходит нечто прямо противоположное!

Печать какого-то уныния лежит на этом, веселом, по-видимости, пиршестве. И ясно, что центр, из которого исходит это уныние - Катерина. Она сидит спиной к нам, почти у кромки киноэкрана, так что получается, будто мы видим все - ее потухшими, безжизненными глазами. Глазами женщины... снятой с креста. Глазами мертвой.

Пересчитаем месяцы, посмотрим на весеннюю атмосферу сцены у роддома - и нам станет ясно, что празднование рождения дочери совпадает... с празднованием Пасхи. И действительно: дочь была мертва, убита Катериной - в ее мыслях. И вот - она жива. Значит - воскресла? Значит, празднуется ее Воскресение! Воскресение... совпадающее с Рождеством. Гости, окрестные пастухи (соседи по общежитию), как и описано в Евангелии, подходят к младенцу на поклонение. "Сережу ждать не будем". - "Как это не будем!" И - появляются волхвы. Точнее, один волхв: Сергей, прибывший из дальних стран, руководствуемый Вифлеемской звездой - очередной спортивной наградой, привезший дары: импортную коляску. Волхвы - мудрецы, прорицатели, и Серега - мудрец: "Как это ты догадался?" - будет спрашивать его, выпущенного из психбольницы (где же еще в советское время было находиться чудотворцам!), Николай в современных эпизодах фильма, удивляясь, как он узнал, что все друзья находятся в сборе на даче. Коляска эта - реквизит вертепного действа; этот "дар волхвов" (слышим мы) будет использован и при рождении другого младенца - Николая и Антонины.