Москва–Таллинн. Беспошлинно

…Младший Петя на флоте служил, после армии остался в Таллине, работал в порту, женился на девушке с Украины, пил. Как отец его. Когда Эстония отделились, младший работу потерял, выселили из квартиры, живёт словно бомж, хотя своя койка в общежитии. Кастрюля только одна, одеяло, — и больше ничего у него нет, подушка делась куда-то. Иногда грузчиком подрабатывает. Уже бывает часто, что брюки у него пахнут будто он совсем… Жена его, а детей не было у них, — уехала, на Украину или в Финляндию, так соседи сказали. У Пети сейчас ни денег, ни работы, паспорта даже нет настоящего. Сердце горит прямо как думаешь о нём, а думаешь все время. Иногда мыслится грешно: почему нельзя поровну, почему вокруг старшего всегда — свет и солнце, а вокруг другого — болотный туман, который ни одна моя молитва не рассеивает?! За что ему так тяжело? Будто забрал всё первый… Бывает ли так, что матери для её детей дано счастье, а уж как оно распределится — мать знать не может, и вместе с несчастным дитем страдает, сама ведь привела его на этот свет.

Прошли русские таможенники, в соседнем купе скурпулезно пересчитывали пакеты с шоколадными конфетами.

— Хорошо, что вас отправляют к сыну — заботятся, — заметил Стас.

— Старший говорит: на дорогу и на путевки эти я тебе денег всегда дам. А чтобы ты подолгу жила в Таллине — за это платить-то не хочу. Живи в Москве, внучки любят тебя. Будешь сыта и ухожена.

— Молодец ваш сын.

Старушка вздохнула тоскливо:

— Пенсию отвожу, старший сказал так: своей пенсии ты хозяйка, брату деньги давать не буду. Рассердилась я однажды на него за это, потом прощения просила. У меня пенсия — по ихнему двести евров.

— Сами на что живете?

Она помолчала.

— Мне не надо ничего. Пете лишь бы.

— В Москву его нельзя переселить?

— Я говорю ему — будешь со мной, в моей квартире жить, — подхватила старушка. — Грязно, сказал, в твоей Москве, людей много слишком. Привык в Эстонии этой, по мне и не лучше в ней, — она вздохнула и перекрестилась, — ты спи, сынок.

Доехать спокойно до Москвы не получилось. У пожилой женщины остановилось сердце. Ей стало плохо вскоре после российской границы, она успела разбудить Стаса, попрощалась. Её сняли с поезда на небольшой станции, Стас поехал дальше, уговаривая себя, что она выживет. Будто не видел белых жестких линий на ее лице, сложившихся в окончательный иероглиф. Не в силах вернуться в купе, так и стоял в тамбуре, жалея, что давно не курит, жалея, что сел именно в этот поезд. Пальцем на запотевшем стекле он нарисовал знак, который видел на лице старушки — получилось похоже на букву «Ж».

Что у меня за жизнь? Трясусь, как любой другой человек, в небольшом железном ящике вроде относительно чистого тамбура. Небо, если повезет, можно увидеть лишь в мутное окошко с решеткой. А чаще с четырех сторон глухая стена, грохот, вонь. Остановки там, где не ожидаю, отправление тогда, когда не ведаю. Может там, куда ушла старушка — и есть жизнь настоящая?.. Он стал думать о чувствах, которые люди испытывают к своим детям. Твердят, что в них истинное продолжение и итог жизни, в тех крупицах, зернах любви, которые благодаря детям переданы в будущее. Проекция любви, эстафета. Но у меня нет детей, и что?! Можно любить и неродных людей. Вероятно, любовь к родным природа устроила, чтобы действовать наверняка, чтобы человек никак не мог миновать возможности отдавать бескорыстно. Без проявления этого дара — кто знает? — невозможно «там» сдать какой-нибудь экзамен. Когда потом, там, тебя спросят: «Ну что, любил ли ты кого-нибудь?», — многие отвечают — «О да, я любил своего ребенка, очень, любил родителей», и это как шпаргалка — не бог весть что, но ладно, сойдет. Получи зачет и проходи. Или: «да, я любил тех, кто любил меня». Самые сильные, самые чистые, способны любить не только «своих», но всех повстречавшихся, и даже безответно.

* * *

Доверительный разговор с собой происходил у Варвары за утренним кофе.

Что бы я делала, кабы не Ядранка рядом? — вопрошала она себя. Шагу боюсь ступить, чтобы ничего не разбить, по три раза пересчитываю деньги и всё равно теряю. А сын, единственный близкий родственник, — обо мне не беспокоится, Стас опять уехал туда… Голова у Варвары и правда стала сдавать, она чувствовала, что на сей раз нужно лечиться. В тот вечер, когда Стас уехал, Варвара оставила включённым газ на кухне и ушла на работу. Не безобидное окно, даже не утюг. Ядранка, добрая, — а ведь человек фактически чужой — так вот Ядранка сперва стеснялась сказать о происшествии с газом. Надо было видеть сочувствующие глаза девушки… неплохая была бы жена для Стаса, дурака избалованного.