Москвичи и черкесы

– Да, Лаба. Мы стояли лагерем на левом берегу Лабы; третьего дня во втором часу утра лазутчики дали знать отрядному начальнику, что Шерет-Лук со всею деревней и некоторыми соседними аулами пошел к Белой речке [89] и что большое неприятельское скопище прибыло для прикрытия его побега. По этому известию мы выступили со всем отрядом, состоявшим из 3000 человек. Приказано было идти без шума, не курить трубок, не разговаривать, соблюдать строжайшую тайну. Во все время я находился неотлучно при Пшемафе. Только что рассвело, перед нами был покинутый Шерет-Луков аул, лежавший у левого берега Лабы, на довольно пространной поляне, примыкающей к дубовому обширному лесу. Пехота далеко отстала, с нами были одни казаки; мы продолжали следовать вдоль леса, оставя аул в стороне. Вдруг из дубравы послышался выстрел по нашему арьергарду; вслед за тем закипела стрельба со стороны черкесов; наши дали несколько выстрелов картечью по опушке и послали спешенных казаков из арьергарда занять ее. Конница остановилась. Пшемаф и я – мы стали против пространного перелеска, пересекаемого дорогой, только не той, по которой нам должно было следовать. Вскоре поляна эта наполнилась неприятельской конницей. Пшемаф показал мне старика на сером коне. За ним везли белое знамя с красными полосами. «Вот Дунакай!» – сказал он мне. Другой черкес на красивом вороном жеребце всматривался пристально в нас. «А вот и Али-Карсис!» – говорил покойный. Но вдруг наше внимание было отвлечено криками «ура!» и сильною перестрелкою, закипевшей в арьергарде. Вслед за этим мы увидели, как наши спешенные казаки выбегали обратно из опушки. Неопытный их предводитель, еще недавно переведенный на Кавказ и не бывавший в здешних делах, имел неосторожность закричать: «На конь садись!» Коноводы поскакали подавать лошадей казакам, сделалась суматоха и беспорядок во всем арьергарде. «Что он делает? Испугался, что ли? Что бы ему кинуться со всем арьергардом в «ура!» и поддержать отступающих!.. – говорил Пшемаф вне себя от досады. – Посмотрите!» – прибавил он. И в самом деле было на что смотреть. Едва опытный глаз Али-Карсиса увидел все происходившее, как разбойник взвил несколько раз плетью по воздуху, и черкесы с поляны помчались к нему с дикими криками «гий, гий, гий!», накрыли казаков, садившихся в большом беспорядке на коней, смешали их и потеснили – шашками в ребра – арьергард. Отрядный начальник закричал: «Пшемаф! С сотнею в атаку!» Между тем он поставил несколько сотен против перелеска, чтобы помешать неприятелю кинуться на помощь Али-Карсису. Пшемаф скомандовал: «Сотня за мною – ура! В атаку!» и понесся со своими казаками, из которых одни вопили «ура!», другие «атака!». Я поскакал с ними. Черкесы, слыша нас сзади, оставили арьергард и повернули направо к лесу. Пшемаф стал отрезывать их, надеясь, что арьергард поддержит его; но тщетны были ожидания. Между тем несколько сагандачных [90] очутились перед нами и с удивительной ловкостью пускали в нас свои стрелы. Али-Карсис, напрасно стараясь остановить свою горсть наездников, присоединился к сагандачным и скакал сзади их, придерживая коня. Пшемаф выхватил шашку [91] и закричал Али-Карсису: «Ну, славный рубака! Испытаем друг друга в искусстве и удальстве!» Разбойник обратился к нему и сурово отвечал: «Отъезжай прочь от меня, дерзкий мальчишка! Куда тебе со мною идти на шашки, я в панцире!» – «Все равно!» – воскликнул Пшемаф и замахнулся; разбойник хладнокровно прицелился, спустил курок пистолета, и Пшемаф ринулся на землю; конь его упал бездыханный, пронзенный пулей в оба виска. В это мгновение выскочил казак и, напав на Али-Карсиса, ударом шашки по спине разрубил его черкеску, из-под которой засверкала кольчуга. Разбойник прицелился другим пистолетом и, сказав: «Гяур, тебя не пощажу!», выстрелил. Казак, убитый наповал, свалился с лошади, конь его помчался без седока. Казаки, увидев офицера своего пешего, остановили преследование; черкесы более чем на ружейный выстрел также стали; Али-Карсис находился ближе к нам. Пшемаф, ругая разбойника, сел на свою заводную лошадь и, лаская ее, говорил: «Пеняй на Али-Карсиса, мой добрый конь, что опять тебя замучу! Он мог меня убить, а не хотел даже ранить».