Москвичи и черкесы

Затем еще поцелуй, и опять шепот. Фон Альтер не внимает более словам, он приближается как можно тише; дошел… перед ним двое; темнота мешает различать лица, но это женщина и перед ней мужчина; она говорит:

– Помни… я всем жертвую, чтобы тебя прижать к сердцу, тебя поцеловать…

В эту минуту послышался удар и треск сломавшегося чубука. Фон Альтер говорил молодому любовнику:

– Если вы желаете знать, кто вас ударил, милостивый государь, имею честь уведомить, что я полковник такой-то.

Потом, уходя в досаде, он ворчал про себя: «Какая беда! Изломал чубук! С меня сдерут за это рубля три серебром! Впрочем, нужды нет, из обломков сделаю два маленьких дорожных чубука».

Напрасно Николаша уговаривал Китхен войти в залу. Она непременно хотела идти домой. Вся трепеща, она плакала и озиралась кругом, воображая, будто видит кого-то, будто слышит шаги, приближающиеся опять; между тем никого не было. Николаша тщетно представлял ей, что, не возвратясь к танцам, она утвердит подозрение мужа, который теперь может только подозревать, не будучи ни в чем уверен. В темноте он не мог различить, кто были любовники. Но госпожа фон Альтер не хотела ничего слушать, перешла речку по набросанным каменьям, оступилась, замочила ноги и в сильном душевном волнении пришла домой. Николаша, сделав пребольшой крюк по саду, вошел совсем с другой стороны в залу, где начиналась кадриль. Тут, не теряя времени, он подхватил даму и, как будто ни в чем не бывало, уже стоял в кадрили, когда вошел полковник фон Альтер. Один младший Пустогородов мог заметить, как старый немец, с сильным беспокойством, искал глазами кого-то среди танцевавших и сидевших дам. Осмотрев всех, немец вышел и не возвращался более на бал, но когда мазурка кончилась и стали садиться за ужин, фон Альтер очутился против Николаши.

– Что вашего брата не видно, Николай Петрович? – спросил он.

– Не знаю! Верно ушел к отцу, он не любит балов, не танцует, в карты не играет… не мудрено, что ему скучно, – отвечал Николаша.

Ужинающие спрашивали вина, друг друга потчевали; фон Альтер и Николаша нимало не отставали от прочих. Начали перебирать красавиц, бывших на бале, оценивать их черты, уборы, стан и движения: кто хвалил одну и смеялся над другой; кто повторял остроумные слова такой-то и рассказывал нелепости, слышанные от другой; смеялись над глупыми выходками, над двусмысленными выражениями; словом, шум за столом был велик. Фон Альтер рассуждал с Николашею о ревности: супруг оправдывал это чувство. Пустогородов доказывал его ничтожность и находил, что умный человек должен быть выше ревности, которая, вкравшись в сердце, унижает его перед самим собою и другими. Соседи двух собеседников вскоре вмешались в разговор, сделавшийся общим.

– Я враг поединков, – говорил полковник, – но всегда оправдаю его, когда он внушен справедливою ревностью: только в таком случае уж должно драться насмерть, чтобы один из соперников не ходил по одной и той же земле с другим.

– А ответственность вы ни во что не ставите? – спросил Николаша.

– Что за ответственность! – возразил фон Альтер с жаром. – Когда ревность справедлива, тогда все потеряно… остальным нечего дорожить.

– Нет, я не согласен с вами! – сказал Николаша. – В верности женской я не полагаю еще всего; когда женщины мне изменяли, я им платил тем же: выгода была с моей стороны.

– Вы так судите, потому что еще молоды, не бывали истинно привязаны к женщине; но поживите, иначе заговорите. Я перешел ваши года; спросите, вам скажут, что фон Альтер не терял времени, торопился жить: и точно я был Геркулес; но и я, батюшка, истощился!.. Все мне надоело. Точно так же будет и с вами, если у вас достанет сил дожить до моих лет.

– Смотрите, полковник, я могу передать ваши слова Катерине Антоновне… ей не будет приятно, что муж сам сознается в своей старости, – сказал, смеясь, Николаша.

– Не говорите мне о бедной Китхен! Я сделал величайшую глупость, что женился на ней; погубил ее молодость, но не столько виноват я, сколько ее отец. Он требовал этой свадьбы, думая упрочить ею навсегда долголетнюю нашу дружбу. – Тут фон Альтер посмотрел на часы и прибавил: – Однако пора идти домой, завтра мне надо ехать.

– Куда? – спросил Николаша с удивлением, – вы, кажется, располагали пробыть здесь несколько времени?

– Я должен ехать в Грузию… вечером получил туда поручение, – отвечал полковник, уходя.

На следующее утро семейство Пустогородовых под председательством Прасковьи Петровны сидело за чайным столом: одно место было пусто; Китхен еще не выходила из своей комнаты: люди говорили, что она почивает.

Доложили о полковнике фон Альтере. Его велено было просить.

– Извините, Прасковья Петровна, что посещаю вас так рано, – сказал полковник, – но я сейчас еду и пришел поблагодарить вас за ласки к моей Китхен. Прошу вас продолжать ваши милости и назидательные наставления.

– Куда же вы отправляетесь?

– С поручением в Грузию, только не в Тифлис; а потому и не беру жены.

– Как это огорчит Катерину Антоновну! Человек, вели доложить ей, что полковник здесь.