Москвичи и черкесы

– Да у нас граф ничего не значит! – возразил Нохой, улыбаясь. – Директора канцелярии, вот кого нужно просить!.. Я вам поставлю в пример себя: супруга графа во время его отсутствия отказала мне от дому своего; я думал, как бы ей отмстить! Прибегнул к директору канцелярии, польстил ему: не прошло полгода и я назначен состоять по особым поручениям при графе; а она, хочет или не хочет, должна меня принимать, да еще очень ласково.

– Как же вы решились бывать опять в доме, от которого вам раз отказано?

– Помилуйте! В нашем городе почти нет мужчины, которому не было бы отказано от какого-нибудь дома; а есть такие, которым отказано от многих домов.

– Что же делает, по-вашему, тот, кого отчуждают от общественного круга?

– Ничего не делает!.. Разве начнет посещать чаще те дома, где его еще принимают.

– Поздравляю вас с необыкновенно прекрасными обычаями.

– Покорно благодарю, – отвечал Нохой, раздирая рот насмешливою улыбкою и кланяясь с притворною благодарностью, потом прибавил: – А мы живем себе да поживаем, право не хуже никого!.. Награды хватаем еще лучше других!

Генерал Мешикзебу вошел, за ним линейный казачий офицер, которого мы уже видели. Не обращая внимания на присутствующих, генерал пошел прямо к двери, где прежде сидели адъютанты: тут, однако ж, они стали как вкопанные, руки по швам. Взявшись за ручку замка, но не отворяя двери, генерал сказал:

– Вы, господа, просились у графа участвовать в осенней экспедиции; но никто из вас не поедет; отрядные начальники жалуются, что вы приезжаете за наградами, между тем как пользы от вас никакой нет.

Эти слова как варом обдали Тихобиса. Чеплавкин не смутился; он стоял с подобострастием перед генералом Мешикзебу в умилительном положении и самым тихим голосом молвил, картавя:

– Ваше превосходительство! Позвольте просить вашего покровительства!.. Я доселе так несчастливо служил. Позвольте мне ехать в экспедицию.

– Увидим! – отвечал генерал, смягчив голос. – Я доложу об этом графу.

Несколько спустя в комнате вельможи послышался звон колокольчика два раза. Тихобис опрометью бросился туда. Вскоре он вышел и, кланяясь присутствующим, как актер на сцене, благодарящий за рукоплескания, сказал мерным казенным голосом:

– Господа! Граф нынче не принимает, а вам, – прибавил он, обращаясь к казачьему офицеру, – генерал Мешикзебу приказал дожидаться здесь.

Пустогородовы пошли домой, Николаша взбешенный, Александр огорченный встречею с Мешикзебу.

После обеда на Кисловодском гулянье кипела публика; все лица процветали здоровьем от сил крепкотворного нарзана. Сад, где обыкновенно собираются посетители, раскинут в теснине гор, из ущелий всегда веет прохлада, упитанная благовонием цветущей липы и других душистых дерев и растений; густая тень делает это гулянье приятным даже в самый сильный зной. Горный ручей, быстро и ропотно стремящийся во все протяжение сада, извивается по каменистому руслу. У самого входа бьет из-под земли шипучий, богатырский ключ нарзана [124]: вода вечно будто кипит, над ключом всегда стоит облако острого газа. В этом саду вы дышите горным, ароматным воздухом, наслаждаетесь прохладою, укрываетесь тенью, утоляете жажду водой целительной. Братья Пустогородовы недолго прогуливались посреди толпы; они желали видеть весь сад, и пошли по аллее, тянущейся столь же извилисто, как и ручей. Наконец они дошли до конца ее в густой тенистой группе берез, здесь ручей ниспадает с камня вышиною около сажени. Это место посетители Кисловодска почтили названием каскада.

У водопада в тени дерев стоит длинная скамья. Оба брата сели на ней и от нечего делать стали разбирать надписи, вырезанные на коре берез. Сознаюсь, и я люблю читать эти надписи: они обыкновенно так же глупы, лицемерны и надменны, как эпитафии на наших кладбищах. Зато они несравненно разнообразнее: здесь увидите порывы отчаяния и восторга, заметки сладких воспоминаний, чувства любви или ненависти, гордости или покорства року.

На кладбищах, напротив того, вечные форменные восклицания печали; все выранжированно, приторно и притворно.

Слуга пришел звать братьев Пустогородовых к Прасковье Петровне. Все сидели в своей семье за русским самоваром. Николаша говорил, что пора ему отправиться в Тифлис, где, вероятно, будет еще задержан приготовлениями к поездке в Персию. Петр Петрович отпускал его с богом. Прасковья Петровна со вздохом отвечала:

– Если ехать тебе, так, конечно, отправляйся; но не лучше ли подождать брата, которому также надобно побывать в Тифлисе? Быть может, ему там понравится и он захочет остаться служить в Грузии.

– Нет, матушка! – возразил Александр, – если мне оставаться на службе, так, конечно, на Кавказе; мне в Грузии делать нечего: какая там служба? Но как вы желаете, чтобы я съездил в Тифлис, то я поеду не прежде вашего выезда отсюда.

– Спасибо тебе! – промолвил старик Пустогородов.

Китхен пригорюнилась и стала говорить о своей поездке туда же недели через две. Прасковья Петровна отговаривала ее, прибавляя: «Я к вам так привыкла, что ваше отсутствие было бы ощутительнее для меня даже сыновнего».