Москвины: «Лед для двоих»

А рыба... Какая в Америке была красная рыба! Громадные такие лососевые головы. Соляночку рыбную сваришь – ложка торчком стоит. И стоила эта красная рыба почему-то намного дешевле, чем любая другая.

- Вы так вкусно рассказываете...

- Когда я что-то готовлю, то вкладываю в это душу. И всегда хочется, чтобы потом либо компания хорошая за столом собралась, либо просто очень вкусно получилось. Готовить просто так мне неинтересно. Да и вообще считаю, что любая работа должна быть под вдохновение.

* * *

История семьи Москвиных во многом напоминала мне историю своей собственной семьи. Родители тоже были тренерами, детьми военных времен. Пережили голод, эвакуацию, гибель близких. Наверное поэтому я с таким жгучим любопытством была готова бесконечно слушать Игоря Борисовича, изредка задавая тренеру вопросы.

- Вот это овальное зеркало – семейная реликвия, от папы с мамой осталась, - рассказывал он, водя меня по своей питерской квартире. - Мы брали это зеркало с собой в эвакуацию, потом привезли обратно. Когда-то, еще на нашей старой квартире, перед этим зеркалом стояла Галина Вишневская. Моя бабушка по линии мамы была неплохой портнихой. Среди ее заказчиц была женщина, которая в то время преподавала в ленинградской консерватории. Она к нам в дом Вишневскую и привела – чтобы создать ей какой-то сценический образ. А для этого ее сначала следовало просто одеть, как следует. Галина в те времена работала буфетчицей в Кронштадте, училась в консерватории и считалась подающей надежды. Я был совсем мальчишкой и мне почему-то ужасно не нравилось, что какая-то девица приходит к нам в дом, вертится перед бабушкиным зеркалом. А сейчас, получается, гордиться знакомством можно.

- Бабушка профессионально шила?

- Она просто шила. Надо ж было зарабатывать деньги, кормить семью. До войны бабушка жила в Брянске. Именно там мой папа познакомился с моей мамой. Папа тогда учился в Технологическом институте в Ленинграде, а в Брянск приехал на практику – там был крупный машиностроительный завод. Директором этого завода был мой дедушка по линии папы. Он был высоких кровей, царскосельских. Дураков тогда на руководящие посты не ставили.

Я и родился в 1929-м неподалеку - в Бежице, сейчас это пригород Брянска. А через год мы всей семьей переехали в Питер. В отдельную комнату большущей коммуналки с великолепной обстановкой. Одна только кухня там была метров сорок площадью – с огромной плитой посередине. Во главе той квартиры стояла ее исконная хозяйка - Серафима Васильевна Альванг. Эта фамилия досталась ей от мужа. А сама она была по национальности то ли немкой, то ли еврейкой. Все соседи очень хорошо к ней относились, да и вообще были очень дружны. Вместе ставили елку на Новый год, вместе встречали его, отмечали другие праздники.

Отец работал в области холодной обработки стекла в государственном оптическом институте имени академика Вавилова. Там было четыре или пять лабораторий, которые были образованы в 1937-38 годах. Одной из лабораторий заведовал сам Вавилов, там же работали академики Гребенщиков, Теренин.

А потом началась война. Немцы-то наступали шустро. Поэтому в Ленинграде сразу стали думать о том, чтобы перевести подальше от линии фронта все промышленные предприятия. Нас сначала не хотели эвакуировать, но все-таки вывезли за считаные дни до начала блокады. Нам, детям, помню, было интересно смотреть, как все вокруг бомбят.

Бабушка оставалась в Брянске. И несмотря на то, что к моменту начала войны у нее уже не было никакой связи с заводом, ее вместе со всеми прочими сотрудниками тоже отправили в эвакуацию. В Красноярск.

Как они туда ехали – отдельный разговор. Поезд высадил людей прямо в поле, на каком-то полустанке, и там их встречала толпа местных жителей с машинами и стройматериалами, вплоть до столбов, чтобы соорудить временное жилье и провести электричество.

Было это летом, почти сразу после начала войны. Потом эвакуированных разместили в деревне Бадаевка, где жили очень зажиточные, «правильные» исконные сибиряки. Настолько правильные, что хозяин дома, куда попала бабушка, сделал себе харакири перочинным ножом, когда кто-то обвинил его в воровстве. Причем не просто вскрыл себе внутренности, а резал себя до тех пор, пока не добрался до аорты.

Связь в стране тогда была только почтовая. Но работала хорошо. Уже после того, как в 1942-м от тифа умер отец, бабушка в попытках нас разыскать написала в Ленинград и ей сообщили, что папин институт эвакуирован в Йошкар-Олу. И к осени 1943-го бабушка приехала к нам с мамой.

Из Красноярска она забрала с собой самое ценное, что у нее было - головку от ножной швейной машинки. Правда эта головка не работала: перед эвакуацией бабушке посоветовали как следует смазать весь механизм подсолнечным маслом - чтобы головка не заржавела. От жары масло засохло, и все попытки починить головку в Красноярске оказались тщетными. Но тем не менее бабушка ее не выбросила – привезла в Йошкар-Олу.